Фабиан Гарин - Командующий фронтом

— Ты тоже участвовал в операции? — спросил Лазо.

— Чем я хуже других? Я даже трофей вам привез от Машкова, — и протянул футляр, в котором лежал полевой бинокль.

— Вот это Виктор меня уважил, а то я без бинокля как без рук. Шевченко захватил продовольствие?

— Ничего в Романовке нет, товарищ главком.

— Как нет? — рассерженно спросил Лазо.

— Неверное донесение. Но получить кое-что можно. Перед моим отъездом командир американской роты прислал письмо Гавриле Ивановичу и предлагает ему обменяться пленными.

— Что?! — вскричал Лазо. — Партизаны в плен попали?

— Ни один.

— Про какой же обмен пишет американский командир?

— Пусть пишет, — рассмеялся Попов. — Шевченко позвал Мелехина и говорит ему: «Вот тебе американская просьба, если бумага подходящая — используй по назначению».

— Сколько американцев попало к нам?

— Пятьдесят человек, ведь я уже докладывал об этом.

— Их накормили?

— Не знаю.

— Плохо, товарищ Попов, что ты не знаешь. Ты не посыльный, а адъютант и должен знать почти столько, сколько я. — Поразмыслив немного, он неожиданно приказал: — Седлать коней, поедем к Шевченко!

Гаврила Иванович радостно встретил Лазо, но был сдержан.

— Накормил пленных? — первым делом спросил командующий.

— Ей-богу, не знаю, — сознался Шевченко.

В избу вошел Машков. Он поздоровался и сказал:

— Насчет пленных могу доложить: все накормлены.

Шевченко подумал: «Золотой человек комиссар, я такого крепко уважаю».

— Где письмо американского командира? — спросил Лазо. — На каком оно языке?

— На нашем. Хиба у американьцив мало билых?

Лазо внимательно прочитал письмо. Командир просил прислать в деревню Веприно уполномоченного.

— Кого предлагаешь? — поинтересовался Лазо.

— Нехай едет комиссар, он в политике як рыба в воде.

В тот же день Машков в сопровождении двух партизан отправился в Веприно. У деревни его встретили два американских офицера, один из которых владел русским языком.

— Врет, собака, — улыбнулся, рассказывая, Машков. — Это переодетая гидра.

— Ты ему так и сказал? — спросил Лазо.

— Я ведь ехал как дипломат, товарищ главком. Поздоровались, пожали руки, и началась форменная торговля. «У вас, говорит, в плену пятьдесят американцев». — «Правильная бухгалтерия, отвечаю, а у вас партизан — ни одного». — «Давайте будем обмениваться». — «На что? На воздух?» Американец поморщился и говорит: «Какие у вас будут предложения?» — «Давайте, говорю, муку, молоко в консервах, бинты, медикаменты, сто винтовок, десять тысяч патронов». — «Оружие не дадим». — «Белым даете, так и нам дайте». — «Мы им не даем, а продаем».

— Не вмер Данило, так болячка задавила, — вставил Шевченко.

Машков рассмеялся и продолжал:

— «Раз такое дело, говорю, продайте и нам». — «За наличные». — «Пожалуйста! За каждого пленного американца платите нам наличными, а мы эти же деньги вернем вам за оружие». Покрутил американец носом и сказал: «На все согласен, но только не на оружие». Черт с вами, думаю, мы и так все оружие у пленных отобрали.

На другой день в Веприно прибыли четыре груженые подводы с консервами, медикаментами и мукой. Пленные были возвращены командиру американской роты.

Прощаясь, американец пожал руку Машкову и сказал:

— Ол райт!

— Езжай скорей до дому, — ответил комиссар, — потому в другой раз как сами попадете, господин переводчик, не обменяю, а разменяю, — и процедил сквозь зубы слюну.

Николай Онуфриевич передал Ольге Андреевне письмо Лазо. Она жадно прочитала и убедилась, что даже на расстоянии от нее Сергей в курсе всех дел. В письме он рекомендовал ей покинуть Русский остров и переехать в деревню учительницей. Предстояло выбрать спокойный и тихий угол невдалеке от какого-нибудь партизанского отряда.

— Что вы задумали? — спросила Пригожина, узнав о сборах Ольги.

— Мне здесь прожить очень трудно, а в деревне я буду учительствовать, да и девушку, которая присматривала бы за Адочкой, можно подыскать.

— Толя деньги шлет?

— Он сам едва сводит концы с концами.

— Езжайте, но если у вас ничего не выйдет, возвращайтесь ко мне.

Они трогательно обнялись и простились.

По рекомендации подпольного комитета партии Ольга Андреевна поехала в Гордеевку, а рядом с этой деревней, в Серебряной, находился штаб Глазкова. Перед отъездом Николай Онуфриевич сказал ей:

— Обязательно устройтесь учительницей и завоюйте популярность среди крестьян, а подпольный комитет поручает вам быть связной между комитетом и штабом отряда.

От станции железной дороги до Гордеевки пришлось ехать на попутной подводе. Хозяин лошадей, согласившийся довезти «женщину с дитем», пожалел ее и не взял с нее ни копейки, несмотря на дальнюю, в сорок верст, дорогу.

— И чего тебе надобно в Гордеевке? — пожал плечами крестьянин, обернувшись к Ольге.

— Учительницей туда еду.

— Даром едешь. Людей-то в деревне нет. Каратели одних стариков помиловали, а молодых всех расстреляли.

— Кто же это сделал?

— Кто? Белые атаманы.

— Дети-то остались в живых?

— Убегли в лес.

— Кто же в деревне?

— То-то и дело, что никого.

— Много дворов в Гордеевке?

— Тридцать.

Невеселые мысли охватили Ольгу, но выхода не было — в деревне можно было скрыться, переждать суровое время.

— До Серебряной далеко? — спросила она.

— От Гордеевки верст двадцать.

— А там жители есть?

— Серебряная лесом закрыта, а дорогу партизаны оседлали. Сунулись туда атаманы, но не вышло у них.

Под вечер Ольга Андреевна подъехала к Гордеевке. На улице было пустынно, ни живой души, казалось, что вся деревня вымерла.

— Теперь веришь? — спросил крестьянин, глядя на озабоченную Ольгу.

Она могла поехать в Серебряную, но не хотела выдать себя, а жизнь в Гордеевке без хлеба и молока обрекала ее и ребенка на голодную смерть. Что делать? Она осторожно сползла с подводы, не выпуская девочки из рук, положила ее на траву, потом сняла узел, села на него и, пригорюнившись, стала кормить ребенка грудью.

При виде этой картины крестьянин сжалился:

— Ты не печалься! Я сейчас распрягу лошадей, пойду в лес и скажу бабам, чтобы вернулись… Думают, что я атамана привез, вот и убегли.

Только к ночи показались три женщины с детьми, потом еще две, за ними пришли и остальные. Они окружили Ольгу, сочувственно глядя на нее и спящую малютку.

— Пойдем ко мне, — предложила одна из женщин со слезами на глазах, — сына расстреляли, мужа повесили… Будем жить вместе.

— Может, мне в школе поселиться, чтобы никого не стеснять?

— В школе все стекла побиты, грязь.

Ольга Андреевна поднялась, а женщина, взвалив узел на свои плечи, повела ее в дом.

— Вот тебе кровать, милая, ты на ней спи, а девочку рядом положи. Зовут меня Меланья Сидоровна, а по фамилии Сухорукова. Только поскорее разберись, а то, как свечереет, будем сидеть в потемках, керосина ни у кого нет.