Фабиан Гарин - Командующий фронтом

— Вот такой нам и нужен, — перебил его Коробков.

— Командуй! — крикнули несколько человек.

— Хлопцы! Кто за этого командира, поднимай руку!

Безуглова избрали почти единогласно, а Машкова утвердили начальником штаба. Штаб поместили в доме Коробкова. Машков разбил отряд на четыре полусотни.

— Сотни только в кавалерии, а у нас народ пеший, — поморщился Степан.

— Коней добудем, — уверил Машков.

На другой день знамя с надписью было вынесено перед отрядом. Его держал Коробков. Первым подошел Степан. Опустившись на колено, он притянул к себе край знамени. Машков стоял рядом.

— Слушай мою команду! — крикнул он зычным голосом. — Повторяй за мной: «Я…

— Я-я-я! — неслось по рядам.

— …партизан…

— …партизан, партизан, партизан… — вторили бойцы.

— …Сергеевского отряда, клянусь быть верным защитником советской власти и биться за нее до последней капли крови. Если же я изменю, то пусть меня покарает рука моих товарищей».

Торжественность, царившая в весеннем утре, гармонировала со всей обстановкой принесения присяги и наполняла сердца всех твердой верой в победу.

Через две недели в отряде насчитывалось сто шестьдесят ружей всех образцов: старые берданы, обрезы, русские трехлинейки, винчестеры, охотничьи двустволки, японские карабины с закрытым стальной накладкой затвором и даже американские автоматы. У каждого был штык или нож. Машков со слов местных жителей нарисовал самодельную карту, нанеся неопытной рукой овраги, ручьи и селения.

Первый набег отряд совершил на Фроловку. Перебив сторожевую заставу, партизаны захватили двадцать американских ружей и одно орудие, но без снарядов. С ходу были взяты Новицкое, Перятино и Унаши.

Боевое крещение окрылило отряд.

В Приморье — от берегов Японского моря до Амура и от Хабаровска до Владивостока — возникали партизанские отряды. Они нападали на небольшие группы врага и выигрывали стычки, но в настоящем бою отступали. Отсутствие единоначалия и дисциплины расшатывало отряды и мешало вести решительные действия против белогвардейцев и оккупантов, захвативших Приморье.

Одним из крупных считался Цимухинский отряд, которым командовал Гаврила Шевченко, возомнивший себя атаманом.

В один из дней в Сергеевский отряд пришел вооруженный парень и стал проситься в партизаны.

— Откуда идешь? — спросил Машков.

— От Шевченко.

— Плохо кормили?

— Мяса сколько хочешь, водки у каждого полная фляга, а толку никакого.

— Как тебя зовут?

— Иван Ефимович Ивашин.

— В нашем отряде присягу дают. Нарушишь — к стенке.

— Значит, здесь порядок.

Ивашина хорошо знали в шевченковском отряде. Он всегда ходил один в разведку. Как-то раз он заскочил верхом в Славянку к своей матери. Пообедав, он попросил у отца тулуп и ускакал. На другой день утром въехал он в казачье селенье Воскресенск. На поскотине повстречал мужика и спрашивает:

— Белые есть?

— Нет, — ответил, отвернувшись, мужик.

Ивашин поверил ему и проехал задами в глубь деревни. В кустах привязал коня, распустил полы тулупа, отстегнул кушак и повязался опояской. Потом перелез через изгородь и направился к дому. Подошел, открыл дверь и шагнул в комнату. На лавке под образами сидели два поручика, а третий, штабс-капитан, шагал из угла в угол. Ивашин вздрогнул, но податься назад было уже поздно.

— Тебе чего? — спросил сердито штабс-капитан.

— Подводчик я, ваше благородие, комендант прислал…

У дома кто-то застучал ногами, сбивая снег с валенок. Дверь, заскрипев на обледенелых завесках, широко распахнулась, и в дом вошла хозяйка, неся на коромыслах ведра.

Ивашин не успел подать знака, а хозяйка, увидев нежданного гостя, пошатнулась. Коромысло сползло, и ведра упали. Вода разлилась.

— Ивашин! — воскликнула она, сама того не желая.

Офицеры схватились за кобуры, но Ивашин наставил на них наган и крикнул:

— Сдавайтесь!

Поручики испуганно подняли руки, а штабс-капитан рванулся вперед. Ивашин нажал на курок, но револьвер дал осечку. Барабан поворачивался, а осечки продолжались. Офицеры бросились к Ивашину. Он выскочил из дому, добежал до изгороди и только перекинул ногу, как его задела пуля, и он упал на снег.

Раненого и избитого до полусмерти Ивашина привезли в Спасск и бросили в гарнизонный каземат. Ивашин лежал на холодном цементном полу, забившись в угол. Болели ноги, руки, голова, спина, но он не издал ни единого стона.

Тюремщик принес кружку кипятку и кусок хлеба.

Ивашин привстал и сказал:

— Отнеси другим, я есть не буду.

— А чего хочешь?

— Свободы.

— Не моя воля, голуба, но надежду не теряй. Дай мне, Полтинину, подумать, — многозначительно сказал тюремщик, оставил кипяток и вышел.

На другой день к камере подошли старик Ивашин с женой. Их привели, чтобы удостовериться в том, что арестованный на самом деле Ивашин. Старуха глянула в оконце с решетками и сквозь слезы позвала:

— Ванятка, сыночек…

Ивашин с трудом поднялся, увидел мать и, закусив нижнюю губу до крови, проговорил:

— Не плачьте, мамо!

Старуху сменил старик.

— Здорово, сын!

— Здорово, батько!

Глаза старика видели уже слабо, но и то они приметили окровавленного сына. Старик не заплакал, а с дрожью в голосе произнес:

— Сплоховал ты, Ванюша…

— Наган подвел.

Мать снова заплакала.

— Цыть, Евдоха! — прикрикнул беззлобно старик.

Их увели, а Иван прислонился головой к каменной стене, опустился на колени и уснул.

С верховьев Иртыша дул колючий ветер. Весь день хлестал дождь. По правому берегу реки медленно двигался от Черемушек обоз, и промокшие до нитки люди, с трудом выворачивая сапоги из липкой грязи, шли рядом с лошадьми. Желто-бурая вода в Иртыше высоко поднялась, грозя выйти из берегов.

Последним в обозе шел Никандр Полтинин. Он через силу тащил ноги и думал: «Только бы дойти до города! Помоги, господи!» В бога Никандр не верил, но когда приходили тяжелые минуты, он, по привычке с детства, незаметно крестился и шептал про себя: «Господи, сохрани и помоги!»

Второй день тащился обоз на Омск. На возах — картошка для воинской части. В дороге возчикам рассказали, что в городе неразбериха, что красные снова одолели белых, но никто толком не знал, с чего и когда началось. Вот уже две недели, как белые с помощью мятежных чехословаков захватили власть и повесили пойманных коммунистов на телеграфных столбах. Куда ни поедешь — повсюду правительство. В Самаре министры поселились в гостинице, торгуют чем попало и вопят о спасении России. В Екатеринбурге — Уральское правительство, в Омске — Сибирское. Даже в Уфе появилась какая-то директория. Эсеры Авксентьев и Зензинов с кадетом Виноградовым и генералом Болдыревым объявили себя всероссийским Временным правительством, и при нем официальный представитель Антанты — английский генерал Нокс.