Фабиан Гарин - Командующий фронтом

Впереди шел Косницкий, за ним в двухстах шагах двигалась телега, груженная товаром, а за ней на таком же расстоянии Ивашин и Полтинин.

— Не жалеешь, Никандр, что бежал от Ксюши?

— Наконец-то отдышался, а думал, что пропаду даром.

— Спасибо, что выручил, — сказал Ивашин.

— А тебе спасибо, что глаза открыл, а то я, как кутенок, тыкался мордой. Теперь никто попрекать не станет, что душа у меня не полная…

— А ну цыть, Никандр, — перебил Ивашин и прислушался. Обернувшись, он увидел скачущих всадников. Пригляделся и узнал — американцы. Подбежав с Полтининым к телеге, они сели на нее и крикнули купцу:

— Гони!

По дороге Ивашин подхватил Косницкого. К счастью, показалось Ново-Веселое. Купец по приказанию Ивашина свернул в первый попавшийся двор. Всадники проскакали мимо, не обратив внимания на телегу.

Смеркалось. Купец нервничал, а Ивашин успокаивал его:

— Сам видишь, какая зараза ходит по русской земле. Потерпи, помогай нам всегда, а мы тебя американцам в обиду не дадим.

— Когда надо будет, сами обидите, — сказал купец.

— Врешь, мы плохого никому не делаем.

Наконец Ивашин решил продолжить свой путь. Только доехали до Казанки — снова всадники, но уже впереди.

— Это наши! — безошибочно определил Ивашин. — Разве американец так будет сидеть на коне, как русский?

Ивашин не ошибся — то был партизанский дозор.

— Американцев не видели? — спросил он у командира дозора.

— Кони у нас, а американцы у Безуглова, он их агитирует…

Отряд Безуглова приблизился вечером к сопке, что неподалеку от Свиягина, где находились американцы. У подножья сопки лежал поселок, земля вокруг принадлежала священнику из села Зеньковичи, и потому крестьяне называли местность поповской округой.

Переход сказался на партизанах: они устали и легли спать, выставив дозоры. В селе оказался подкулачник, он донес о прибытии партизан священнику, а тот — американцам и канадцам.

В полночь неприятельский батальон окружил поселок. Безуглов, смекнув, в чем дело, сосредоточил силы на одном участке, прорвал кольцо и отошел в лес. При проверке недосчитались одного бойца.

— Мясникова нет! — доложил командир первой сотни.

Как выяснилось, Николай Мясников ночевал на самой окраине, не услышал сигнала и остался в поселке.

Под утро посланные разведчики привели американского солдата и рассказали со слов одного из жителей поселка, что Мясникова схватили и отрезали ему руки, ноги, уши и нос. Боец скончался в страшных муках.

— Что делать с пойманным американцем? — спросил Безуглов у партизан.

— Расстрелять! — предложил боец Шавков.

— Расстрелять! — ответили хором партизаны.

Один Кирилл Хлыст вышел из строя и обратился к Безуглову:

— Товарищ командир! Мы не людоеды. Этот американец не убивал Мясникова, он простой солдат, как и мы. Пустим его обратно, он расскажет своим, что мы не бандиты, а честные люди. Но передадим с ним письмо и напишем им: «Уходите подобру-поздорову, не то пеняйте на себя».

— Нет, — возразил Шавков, — око за око, зуб за зуб.

Американец стоял и слушал непонятные слова, но догадывался, что речь идет о нем, о его жизни.

— Отпустим его, — снова предложил Хлыст.

— Ладно, — согласился Безуглов, — отпустим.

И американца отпустили.

Прошла неделя. Машков вызвал охотников в разведку — разузнать силы американцев в Свиягине.

— Я пойду! — вызвался Хлыст.

Кирилл переоделся в крестьянского парня, обул лапти, напялил на голову измятую шапку и ушел.

К вечеру он не вернулся. Не вернулся и на другой день.

Кто-то в отряде сказал:

— Видно, американцы ему по душе, вот он и остался у них.

Так и исчез Кирилл Хлыст.

Месяц в зимовье незаметно пробежал. Книги, беседы с новыми друзьями преобразили Лазо. От Ольги Андреевны он получил письмо. Она сообщала, что живет на Русском острове, но еженедельно бывает в гостях у Нины Пригожиной.

Весной Лазо приехал во Владивосток на нелегальную партийную конференцию с участием представителей всего Приморья и Западной Сибири. Для делегатов было ясно, что партизанское движение, разросшееся в крае, может стать грозной силой против интервентов и помощью для Красной Армии, продвигавшейся с запада.

На конференции разгорелся спор: достаточно ли сил у партизан, чтобы, объединив их, выступить против белогвардейцев и интервентов.

— Не рано ли, товарищи, мы затеваем это дело? — спросил Чумаков, уравновешенный, но медлительный работник, любивший, как он выражался, рассматривать вопрос со всех точек зрения. — Может быть, людей найдется достаточно, но оружия не хватит. Нужны пушки, нужны патроны, снаряды, многое нужно. Проиграть бой — значит подвергнуть крестьян той местности, где мы схватимся с интервентами, смертельной опасности, противник сожжет деревню дотла, повесит или расстреляет всех жителей. Вот почему я думаю, что стоит повременить.

После Чумакова слово взял Лазо. В лицо его знали не многие, но среди делегатов не было ни одного, кто бы не читал в газетах о том, что его голова оценена японцами в большие деньги. Это невольно заставило всех выслушать его со вниманием. Уже с первых минут Лазо, бросив упрек Чумакову, перешел в наступление на маловеров и до конца своей речи держал в напряжении весь зал.

— Где и когда боялись большевики трудностей? Не напоминает ли нам товарищ Чумаков тех, кто накануне Октябрьского переворота отговаривал Ленина от решительного шага? Мне сказали, что Чумаков уже много лет в партии. Тем более удивительно, что он мало знает в военном деле. Вот мы создавали, например, Забайкальский фронт в трудных условиях. Мы не имели в своих рядах основного ядра — рабочих. На помощь нам пришли другие города. Против нас действовал сильный враг, атаман Семенов, получавший помощь от японцев. В его войсках служили хунхузы, богатое казачество, отъявленные головорезы, но это не помешало нам дважды разгромить Семенова. Три батальона на Прибайкальском фронте сдерживали чехословацких мятежников на подступах к Чите две недели.

Лазо посмотрел на притихших товарищей и продолжал:

— В наших победах на Забайкальском и Прибайкальском фронтах была не случайность, а закономерность. Если человек знает, за что он борется и во имя чего, то его сила в десять раз мощнее, чем у противника. Такой человек перенесет все тяжести походов, будет смелым в бою и победит.

Раздались аплодисменты, но Чумаков не унимался:

— Попробуйте заставить Шевченко так воевать.

Лазо улыбнулся и ответил:

— Товарищ Чумаков, не так страшен черт, как его малюют. Я Шевченко не знаю, но не сомневаюсь, что и его можно прибрать к рукам, заставить подчиниться. В Чите действовали анархисты Пережогин и Лавров, попросту говоря, уголовники и воры. Честные люди из их отряда перешли к нам и хорошо дрались на фронте, а хулиганье разбежалось при первом натиске врага. Сам Пережогин обокрал банк и скрылся. Какой же отсюда вывод? Надо тщательно ознакомиться со всем отрядом, поговорить с самим Шевченко и уж тогда решать, какие меры нужны для оздоровления отряда.