Рожер де Дама - Записки графа Рожера Дама

В тот же день, в полдень, мы снова сели в сани. Перед отъездом князь сказал мне, что он нисколько не сомневается, что снова обгонит меня и прибудет в Петербург на 24 часа раньше меня; но в то же время уверил меня, что, за его ответственностью, мне больше не придется терпеть в дороге никаких лишений и что, если он действительно опередит меня, то он потратит выигранное время на то, чтобы известить графа Сегюра о моем прибытии, и, наконец, обещал дать мне знать, где мне придется остановиться.

С третьей станции князь стал выигрывать в скорости и, таким образом, прибыл в Петербург за 30 час. до меня. Когда я доехал до Царского Села, летней резиденции Императрицы, за одну станцию до Петербурга, я нашел там карету, присланную мне графом Сегюром и ожидавшую меня, а также моего камердинера, проживавшего уже целый месяц у графа Сегюра, предложившего мне поместиться у него. Я покинул сани и 17-го февраля 1789 г. прибыл в дом французского посланника на Миллионной улице.

Граф Сегюр оказал мне такой прием, какой обещала мне его обязательность, и поддержку, которую я ожидал, зная его любезный характер. В его доме я встретил такую заботливость и такое старание доставить мне приятное, каких я мог ожидать только в родной семье. Это была еще новая милость моей счастливой звезды, что у меня в Петербурге являлась естественная поддержка в лице человека, имевшего наибольшую возможность добыть мне все преимущества, которые в то время давались французам. К ним прибавлялись преимущества, приобретенные мною во время кампании, которые обеспечивали мне во всех отношениях полное довольство моим пребыванием, а заботы о моем счастье князя Потемкина, графа Сегюра, принца Ангальта и других видных личностей, дружбу которых я имел счастье приобрести, не оставляли места беспокойству о моей судьбе.

Едва я вышел из кареты, как граф Сегюр с графом Кобенцлем, послом Императора [62] Людвиг Кобенцль, знаменитый посол, а затем министр иностранных дел (1753–1808). , вошли ко мне в комнату. Граф Сегюр представил меня графу Кобенцлю; они мне с трудом дали столько времени, чтобы переодеться и быть в состоянии отправится с ними на ужин к графу Кобенцлю, который своею любезностью и приятным обращением умеет прогнать всякое смущение, естественное при новом знакомстве. Я только что окончил путь в 600 миль, не отдыхая, но я был слишком возбужден, чтобы о нём думать, и в одну минуту был готов. У посла собралось всё лучшее общество, и я не скрою, что был очень доволен появиться в нём во французском мундире с Георгиевским крестом и золотой шпагой, знаками одобрения и милости Екатерины II. Ни по костюмам, ни по манерам, ни по языку, ни даже по произношению нельзя было бы предположить, что находишься не в парижском обществе. Обычаи, внешность представляли столько сходства, женщины в общем так изящны, мужчины так вежливы, хозяин дома так предупредителен, что я был поражен при виде вдали от родины всего того, что в моих глазах давало ей преимущества над всеми государствами Европы. Редкое покровительство, под которым я вступал в общество, охраняло мои первые шаги и привлекло ко мне общее расположение. Если бы подобные минуты часто повторялись в жизни, счастье выигрывало бы, но во вред характеру. Найдется мало людей, способных не испортиться от успехов, и, размыслив хорошенько, я не отвечаю за свой характер. Я с грустью заметил конец вечера, запечатленного в моей памяти благодарностью, а быть может, немного и самолюбием, и я сознаюсь откровенно, что вернувшись домой, я невольным движением души возблагодарил небо за все счастливые минуты, дарованные мне за год.

На следующее утро я отправился к князю Потемкину. Я застал его в полном блеске прежних и новых доказательств чувств Императрицы, а по отношению ко мне всё тем же во всех положениях. Он мне назначил час, когда вечером сам хотел свести меня к Императрице. Я пришел к князю в русской форме, и он внутренним ходом провел меня в кабинет Императрицы.

Всякий, кто приближался к ней, был, без сомнения, поражен, как и я, её достоинством, благородством её осанки и приятностью её ласкового взгляда, она умела с первого начала одновременно внушать почтение и ободрять, внушать благоговение и отгонять смущение. Первые слова её, обращенные ко мне, запечатлелись в моей памяти, вот они: «Я в восхищении, что вижу вас снова. Я говорю, что вижу вас снова, потому что вы настолько дали о себе знать, что мне кажется, что я не в первый раз вижу вас. В благородных душах достоинство не зависит от количества лет».

Она удостоила меня затем подробным разговором о кампании, осыпала меня самыми лестными похвалами и самым любезным образом выразила пожелание, чтобы я нашел в столице развлечения, способные вознаградить меня за время, проведенное в страданиях в степи. Никакая другая государыня не умела соединять такие воспламеняющие выражения с такими покоряющими силами. Я удалился от неё, оставив у ног её свидетельства моей вечной преданности, тронутый тем привлекательным образом, каким она благоволила их принять. Князь Потемкин с живым участием и особенным вниманием старался привлечь ко мне участие и внимание Императрицы и так же любезно познакомил меня с г. Мамоновым, бывшим в то время фаворитом [63] Граф Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов (1758–1803 гг.). адъютант Потемкина, который сам его предложил, чтобы заменить фаворита Ермолова (1786 г.). Его современники судят о нём с некоторым снисхождением, как и сам Дама. , прося его относиться ко мне хорошо и обращаться со мной, как с его родственником.

На следующий день граф Сегюр, как посол Франции, представил меня двору во французской форме. Я никогда не сомневался в том, что неоцененному преимуществу моего независимого от России положения я обязан теми благами, которыми я пользовался в ней. Русские по характеру недоверчивы, завистливы и мало откровенны; они наблюдают, опасаются и стараются уничтожить иностранцев, вступающих на службу в России; чувство естественное, которому несправедливо было бы удивляться и которое можно чистосердечно разрешить национальному самолюбию; но они могли относиться снисходительно и сердечно к французу, приехавшему в их страну лишь на время, не отступаясь от своей родины, и лишь затем, чтобы приобрести знания, пожалуй, и славу, но без желания соперничать с ними в плодах её. Это слишком справедливое суждение высказал добрый, почтенный принц Ангальт, когда я два дня подряд пробыл в русском мундире; он потребовал, чтобы я на один день надел французский мундир, и эта забота его принесла мне замечательную пользу. Великий князь [64] Будущий Павел I. , любезностью которого я главным образом обязан его привязанности к принцу Ангальту, просил меня поступить наконец на службу. «Часто ли я еще буду видеть белый мундир?» — сказал он мне однажды.