Мира Яковенко - Агнесса

1 декабря 1959 года Михаил Давыдович умер.

Я не разбирала его архив три года — мне было тяжело. Я только посмотрела, что лежало сверху, и открыла его дневник. И вдруг я увидела там на первой странице эту фотографию: Феня, море, пляж… И меня словно ударило в сердце: это ты пришла его забрать!

Спустя время я рассказала Бруше — ей ведь все можно рассказать.

— Я никогда не ревновала к твоей матери, но…

Бруша стала меня уговаривать:

— Что вы, что вы, тетя Ага, это случайность, это совсем не то!

Но я-то знаю, что то.

Провожало Михаила Давыдовича на кладбище очень много народу. И из «Красной звезды», и работники кино, и родственники, но больше всего было друзей — бывших лагерников. На поминках (на квартире Майи) все говорили о Михаиле Давыдовиче: какой он был прекрасный друг, надежный товарищ, бескорыстный человек, как он умел сходиться с людьми всех национальностей, на всех уровнях. Был там и Моисей Иосифович Модель. Он поднял рюмку и сказал: «Дорогой Миша, я старше тебя, я должен был умереть, а не ты…» И расплакался…

Вот некролог в «Красной звезде»:

М.Д. Король

Умер один из работников советской военной печати и кинематографии Михаил Давыдович Король.

Солдат царской армии, прошедший с нею всю империалистическую войну, активный участник гражданской войны, Михаил Давыдович работал до 1922 года в политуправлении Красной Армии. С начала издания «Красной звезды» он стал в редакции заведующим отделом и являлся одновременно редактором журнала «Красный Крокодил».

Позднее партия направила Михаила Давыдовича на работу в кинематографию. В качестве заместителя председателя правления Совкино Михаил Давыдович Король приложил много сил для выпуска фильмов, повествующих о гражданской войне, о героизме, проявленном в ней нашим народом. В частности, он принял участие в создании такого шедевра советской кинематографии, как «Чапаев». В последние годы жизни Михаил Давыдович был связан с киностудией «Мультфильм».

Все знавшие Михаила Давыдовича навсегда сохранят память о нем, как о превосходном организаторе, талантливом публицисте и скромном, глубоко преданном партии товарище.

Группа товарищей

И ни слова, ни слова о том, что он был репрессирован и жестоко пострадал, — ни слова об истинной причине смерти!

Я дружила с Агнессой до самой ее смерти, то есть больше двадцати лет.

За это время карий цвет ее глаз, который я еще застала, превратился в мутно-серо-голубой со склеротическим блеском. Появились морщины; поседевшие волосы она стала красить в золотистый цвет. Но как ни портила ее наступающая старость, былая красота проглядывала через все. И подтянутая фигура, и умение держаться гордо и прямо, и большое чувство собственного достоинства, — все привлекало к Агнессе общее внимание. В эти поздние годы находились у нее поклонники. Где-нибудь в очереди вдруг какой-нибудь представительный старик, посмотрев на нее, говорил с поклоном:

— Вы, наверное, были очень красивы в молодости!

Нет, она не хотела сдаваться перед годами. Еще из Монголии привезла она специальную каталку, при помощи которой каждое утро в любое время года, открыв настежь окно, нагая, делала массаж всего тела. Потом шла зарядка, а затем после очень легкого завтрака — прогулка пешком, часто на другой конец Москвы, по какому-нибудь нужному ей делу. Эту утреннюю физическую нагрузку она считала обязательной. Она никогда не позволяла себе лишний раз полежать, говоря, что секрет молодости в том, чтобы не распускаться ни на минуту, никогда не поддаваться желанию расслабиться, не горбиться, не сидеть на стуле «плюхой». Все всегда должно быть подтянуто — иначе кости в позднем возрасте примут старческую форму, и тогда уже не восстановишь выправку.

Агнесса преклонялась перед красивыми женщинами прошлого, чувствуя с ними солидарность красоты. Еще до того как многие принялись оправдывать и обелять Наталью Гончарову, она уже стояла за нее горой. Она говорила мне, что ей больно смотреть, с каким пренебрежением относятся к могиле Натали: могила была запущена, на памятнике написано только «Ланская» — и ни слова о том, что она была женою Пушкина. Агнесса понимала ее поведение и оправдывала ее целиком.

Так, сама прожив жизнь красивой женщины, она находила в прошлом аналоги себе.

Агнесса очень много читала, особенно любила исторические книги. В Ленинграде муж Агули достал мемуары Витте и, не читая, поставил красоваться на полку, и Агнесса мечтала, что когда зять уедет в длительную командировку, она привезет эту книгу в Москву, чтобы прочесть. Она подробнейшим образом пересказывала мне исторические романы Мережковского, прочитанные ею еще в юности. А когда попалась ей изданная еще в начале века книга воспоминаний князя Долгорукова, о судьбе молодой жены Петра Второго и других исторических лиц бироновской эпохи, она не могла расстаться с этим томом несколько недель.

Ей глубоко запали в душу слова Михаила Давыдовича о необходимости у нас второго Нюрнбергского процесса, и в заветной ее записной книжке был подробно выписан приговор, вынесенный в 1946 году.

Настрадавшись в недавнем прошлом от доносов и преследований, многие реабилитированные боялись любой огласки. Одна Агнесса не боялась ничего. Она была пылким агитатором. В метро, трамвае, в очереди, если начинали оправдывать Сталина и осуждать репрессированных, она тут же со свойственными ей красноречием и страстностью вклинивалась в спор и чаще всего побивала своих оппонентов тем, что сама была в лагере и знает правду не понаслышке.

Я любила приходить к ней на 4-ю Тверскую-Ямскую. Михаил Давыдович не дожил до получения квартиры, и Агнесса оставалась в коммуналке, в той комнате, куда Михаил Давыдович приехал из лагеря. Соседи менялись, Агнесса оставалась…

Входишь в парадную, по крутой лестнице наверх, в третий этаж, квартира тринадцать. Дверь тотчас открывает ожидающая тебя Агнесса, всегда приветливая, веселая, подтянутая, чуть подкрашенная — во всеоружии. Зимой в бледно-розовой шерстяной кофточке. Мне нравилась эта кофточка; все, что она надевала, всегда казалось очень красивым, и поэтому хотелось и для себя найти такую же одежду…

Затем перестук, шепот, шуршание бамбуковой занавески, и я — в комнате. Большое окно справа еще светлое, но солнце, нагрев и обласкав здесь все, уже ушло. Вечереет.

Мои пирожные — на круглом столе в центре комнаты. Агнесса и рада и в ужасе: «Что вы со мной делаете, милая Мира, ведь меня и так разносит!» Но она не удержится, чтобы не есть пирожных, она их очень любит!

На столе появляются яства — немного, но разнообразные; иногда же — просто поджаренные гренки. И всегда мы пьем чай.