Аркадий Панаев - Князь Александр Сергеевич Меншиков. 1853–1869

За обедом г-жа Вадковская рассказала нам забавный анекдот, случившийся у неё в доме еще в бытность князя в Севастополе. Прежде всего, должно заметить, что у нас тогда отличался особенным удальством на вылазках, прославленный по всей России, матрос — Петр Кошка. Рассказы о его лихих и часто потешных подвигах как-то особенно нравились посетителям бастионов, приезжавшим в Севастополь из Петербурга; они, запоминая эти рассказы и передавая их с вариациями на все лады, так расславили Кошку, что забавное его имя сделалось популярным в обеих столицах. Оно переходило из уст в уста и дошло, наконец, до того, что Кошка, при затишьи толков о военных действиях по недостатку новостей, делался предметом всеобщих разговоров. «Ну, что Кошка? — спешили спросить приезжих из Севастополя — расскажите нам про Кошку!» А вдруг и сам Кошка явился в Москве. Раненый в грудь и в руку, с окровавленными повязками, притащился он в дом дочери князя Меншикова — передать ей поклон от доблестного родителя.

Легко себе вообразить какая поднялась суматоха, какая была радость в Доме Александры Александровны! Посланный от отца, да еще и кто: герой из героев — Кошка! О внимании, о заботах, оказываемых ему, и говорить нечего: Кошке в глаза глядят, не знают где усадить; в нём позабыт матрос, это гость, дорогой, почетный. Созывают друзей: в честь Кошки обед; пир горой. Кошка не может резать кушанье: дамы наперерыв спешат услужить увечному воину; за Кошкой речь: врет напропалую; проверять некому — и его слушают, ему удивляются. Из всех гостей, только один как-то хмуро посматривает на Кошку; его не забавляют россказни матроса и он, как офицер, не слишком-то доволен излишней развязностью нижнего чина.

Обед кончился; Кошка отяжелел; ему потребны отдых, перемена повязки. Посылают за доктором, раненого отводят в прекрасную комнату, где для него приготовлена отличная постель. Кошка отдыхает и в доме всё затихло: разговаривают вполголоса, ходят на цыпочках; чуть скрипнет или стукнет дверь — все шикают неосторожным: «не разбудите Кошку!»

Между тем, хмурый офицер, в ожидании доктора, пробрался к окну той комнаты, в которой отдыхал Кошка, и, заглянув чрез неплотно задернутые занавеси, увидал, что увечный герой, сняв свои окровавленные повязки, так-то ловко укладывает по карманам, из щегольской обстановки комнаты, всё, что ни попадает под руку. Ай, Кошка: поистине, блудлив как кошка, только не труслив, как заяц!

Чтобы никого не тревожить в доме, офицер тихонько послал за полицией и, без шуму связав Кошку-самозванца, отправил его на расправу к обер-полицмейстеру.

В короткое время пребывания своего в Москве, князь едва успел посетить почтенных лиц, своих сверстников, проживавших тогда в Белокаменной. В числе их был и младший брат князя, отставной полковник лейб-гвардии гусарского полка Николай Сергеевич.

Кроме брата, князь Александр Сергеевич познакомил меня еще с своею племянницею, княжною Екатериною Андреевною Гагариной. Своим живым, веселым характером и любезностью княжна умела занимать и развлекать князя, всегда находившего удовольствие в её обществе.

В Москве, первый выезд Александра Сергеевича был к Алексею Петровичу Ермолову. По возвращении от него, князь сказал мне, что Ермолов нездоров; а на другой день, посылая меня к нему осведомиться о здоровье героя Кавказа, заметил:

— Вот тебе случай увидеть этого замечательного человека!

Алексей Петрович принял меня в кабинете, где он, сидя за письменным столом, беседовал с каким-то купцом, одетым в сибирку и сидевшим напротив хозяина. При входе моем, Ермолов приподнялся и я во всём её величии увидел колоссальную, но уже одряхлевшую фигуру героя-полководца, в нанковой, серого цвета партикулярной одежде: короткий сюртук и крупными складками осевшие брюки не шли к могучим формам Алексея Петровича; с представлением о нём в моем воображении был неразлучен артиллерийский сюртук. Выражение лица маститого старца было доброе, приветливое; продолжительная, мирная жизнь, вероятно, смягчила тот суровый, грозный взгляд, который мы привыкли видеть на его портретах… Но это был всё тот же лев, хотя и состарившийся!

— Поблагодари князя, — сказал мне Алексей Петрович. — мне сегодня лучше; а вчера я не успел с ним поговорить. Подойди поближе и расскажи, что и как вы там воевали… Начинай с начала и иди по порядку.

Я приблизился и Ермолов, поставив меня, как ребенка, почти между колен, устремил на меня приветливый взор. Не ожидая экзамена Ермолова, при виде этой большой седой головы, покрытой массою курчавых, всклокоченных волос, я оторопел. Но Ермолов заговорил так ласково, что я постепенно ободрился и начал обстоятельно излагать свой рассказ; мельчайшие подробности тогда еще живо сохранялись в моей памяти. Разложив карту Крыма, Алексей Петрович следил по ней за моими рассказами и внимательно меня слушал. Часа два длились они, почти без перерыва.

1-го мая 1855 года, по выходе из вагона в Петербурге, князь был встречен на станции чинами морского ведомства; в тот же день его посетили Великие Князья. На другой день, по возвращении из дворца, Александр Сергеевич послал за мною.

— Государь дозволил мне провести лето в деревне, — сказал он, — мы поедем в Ивановское. Дня через три я соберусь.

Ивановское — подмосковная усадьба князя, находилось в 25-ти верстах от станции Подсолнечной.

Сюда, по приглашению Александра Сергеевича, прибыли погостить: княжна Екатерина Андреевна Гагарина и Александра Александровна Вадковская с детьми. Желая доставить все возможные развлечения племяннице, дочери и внучатам, князь приказал сформировать верховых лошадей для взрослых, выписать осликов для детей. В кругу семьи, князь повеселел и видимо поправился здоровьем; ежедневно гулял, катался с детьми. Раз привели из Крыма лошаков и все пошли на них посмотреть. Дети обступили еще невиданных ими животных и тогда один лошак как-то лягнул в ногу старшую внучку князя. Не могу никогда забыть того испуга, который мгновенно выразился на лице дедушки: он побледнел, руки его затряслись и, не будучи в состоянии говорить, он заикался. Хотя девочка и поспешила успокоить князя, но он до тех пор не мог опомниться, покуда гувернантка не увела ушибленную питомицу и не подала ей почти ненужной помощи. Это движение сердца Александра Сергеевича может свидетельствовать против обвинений в его сухости и черствости.

Соседства у князя почти никакого не было. В ближайшем имении, «Дмитровке» графа Виктора Никитича Панина, никто не жил: в десяти верстах проживала престарелая княжна Долгорукова, по странной прихоти еще смолоду отвергнувшая женский костюм и постоянно одевавшаяся в мужской. Её примеру последовала другая соседка, Надежда Павловна Н-ая, преобразившая себя в совершенную амазонку: гарцевала на коне, охотилась с ружьем, пела с аккомпанементом гитары песни.