Иван Лазутин - Судьбы крутые повороты

Бабушка горько всплеснула руками:

— Как же так, никакой вестки мы не получали, отчего она умерла-то?

— Сказали, от разрыва сердца.

— Ну, а как тетя Наташа? — после тягостного молчания спросила мама.

— Тоже хворает, все кашляет, на табачной фабрике работает.

— А Колька? — добавила бабушка.

— Колька на поминках напился, еле отходили, он уже курит, в школу не ходит, работает с матерью в одном цехе, живут бедно.

— Ну, а ты-то как, в школу заходил? — спросила мама.

Сережа, словно не расслышав, угрюмо молчал.

— Тебя спрашивают, в школу-то ходил?

— А что ходить-то… после похорон тетя Наташа сказала, что они сами еле концы с концами сводят.

Только теперь мама заметила мозоли на грязных босых ногах сына.

— Господи, да что с ногами-то у тебя, поди пешком шел?

— Пешком… Полдороги, до Кутлей, в ботинках, а потом босиком.

Бабушка вышла в сени, принесла таз с водой и поставила к ногам Сережи.

— Вымой хорошенько, а я тебе подорожник привяжу.

— Ничего, сынок, не горюй, дождемся письма из Сибири, может, и уедем отсюда. Там учиться будешь, там, говорят, другие правила, всех в школу берут, — утешала мама Сережу.

За разговорами никто не заметил, как Петька и Толька за спиной деда, сидевшего на табуретке, выпотрошили котомку Сережи и разложили на полу ее содержимое: три коробки цветных карандашей, гребенку, роговой частый гребешок, коробочку нюхательного табака и четыре разноцветных резиновых чертика.

— Кто вам разрешил? — рассердился Сережа, поднял с пола свои гостинцы и положил их на стол.

— Это тебе, мама, — протянул он гребенку матери. — А это, дедушка, тебе. Колька сказал, что нюхательный табак в таких красивых коробочках посылают в Москву Михаилу Ивановичу Калинину. Говорят, он тоже нюхает.

Довольный подарком, дедушка притянул к себе Сережу и поцеловал его в щеку.

— Молодец, внучек, уважил, давно слыхал о таких коробочках.

Нам с Мишкой досталось по коробке цветных карандашей, на которых стояли инициалы наших имен: М и В.

— А это, — Сережа положил ладонь на третью коробку, — моя, не смейте трогать.

Затаив дыхание, мы, младшие братья, не сводили глаз с чертиков, нервно ждали.

Но Сережа не торопился.

— Вот, бабушка, что я купил для тебя в самом главном магазине Моршанска. Больше нигде не продают.

И он протянул гребешок радостно улыбнувшейся бабушке.

— Вот уж угодил-то, полгода нигде не могу купить, — сказала бабушка и, склонившись над внуком, поцеловала его.

Когда дошла очередь до младших братьев, те аж затанцевали у стола. Сережа взял красного чертика, надул его, а когда отвел ото рта, изба огласилась пронзительным визгом, в котором отчетливо слышалось: «Уйди, уйди, уйди»… Звук этот повторялся до тех пор, пока резиновый шарик выпускал воздух.

Восторг и счастье светились в наших глазах.

— Зовут эту игрушку — чертиком, — сказал Сережа, протягивая младшим братьям по красному чертику, — а теперь дуйте.

Бабушка заткнула уши, когда изба огласилась визгом чертиков.

— Будет, анчутки, эдак можно оглохнуть, бегите на улицу, там и дуйте, ишь, разбудили Зину.

— А эти кому? — спросил Толька, протягивая руку к синему чертику.

— А эти потом, пока спрячу.

До самых сумерек слышалось через раскрытое окно с улицы разноголосое «уйди, уйди, уйди».

Когда ребятишки выскочили на улицу, Сережа достал из кармана узелок, развернул его и положил на стол.

— Вот все, что вы мне давали в дорогу.

— На что же ты гостинцы-то покупал? — спросила бабушка.

— На свои.

— Откуда они у тебя? — спросила мама.

— В Рождество Христово наславил. Два рубля семьдесят три копейки.

— А два серебряных рубля откуда? — удивилась мама и, не дождавшись ответа, взглянула на деда. — Ты, папаша?

— Я, — ответил дедушка, — на тетради и учебники давал.

Мама взяла со стола два серебряных рубля и протянула их деду.

— Спасибо, папаша.

Дедушка отстранил ее руку.

— Пусть оставит себе. На пустое не потратит, а учебники и тетради покупать все равно придется.

За ужином бабушка предупредила нас, братьев, что завтра поведет в церковь, к обедне, исповедоваться и причащаться. Петьку, который еще ни разу не был на исповеди, бабушка наставляла:

— Не забудь, Петюнька, когда батюшка накроет вас всех ризой и будет спрашивать, говори одно и то же: «Батюшка, грешен, батюшка, грешен». А потом вас причастят.

Уже засыпая, я с печки слышал отчетливый шепот Петьки: «Батюшка, грешен, батюшка, грешен».

Первое, что я увидел, проснувшись утром, — аккуратно сложенные на широкой лавке стопочки одежды. Я сразу вспомнил, что сегодня мы идем к обедне. Бабушка хлопотала у шестка, мама, сидя на табуретке, кормила грудью Зину. Сережа уже пришел из землянки и протирал свои ботинки. Младшие братья и Мишка еще спали. У Толика из-под щеки торчал красный чертик. Увидев, что я проснулся, бабушка сказала:

— Буди Мишку, Ваня, да поскорей умывайтесь и одевайтесь, маманька до полночи колготила с вашими рубашками и штанами.

Когда мы все были одеты и обуты, бабушка смазала наши головы лампадным маслом, причесала гребешком. Она уже одела длинную кашемировую юбку и темную кофту, которые приготовила для того, чтобы идти в церковь.

— Ну, милые мои, теперь пошли, — сказала она.

— А завтракать, бабаня! — возмутился Толька.

— Запомни на всю жизнь, перед причастием есть грех, — сказала бабушка, повернулась к иконе, перед которой мерцала лампада, трижды перекрестилась. Глядя на нас, старших братьев, младшие тоже стали креститься, путая левое плечо с правым…

И вот теперь, вспоминая волнения моих младших братьев перед первой исповедью, я с горечью сожалею, что она была для них не только первой, но и последней. Мы еще не знали и не ведали, что в Москве, на монетном дворе уже чеканят миллионы маленьких значков, на которых будет три буквы «С. В. Б.», что означало «Союз Воинствующих Безбожников», не знали, что недалек тот день, когда наши учителя, снимая с нас крестики, приколют к рубашонкам эти значки и назовут нас «октябрятами». Будут настойчиво убеждать, что молиться и ходить в церковь октябрятам нельзя. Что Бога нет, а есть Владимир Ильич Ленин, его верный ученик Сталин и великая партия большевиков, которая поведет нас к светлому будущему, к коммунизму.

Пожалуй, с этих горьких дней гонения на христианство и ее Православную церковь и началось в детских душах разрушение ростков веры в Господа Бога, в нравственное учение Христа, выраженное в его заповедях…

Была какая-то торжественность и строгость во всем облике бабушки, когда она вела своих внуков в церковь. Я это заметил давно. Мне казалось, что она молодела лицом, своей еще не старческой статью, даже в голосе, когда она отвечала на приветствия и поклоны встречных, звучали нотки счастья и довольства собой. Если раньше она водила в церковь троих внуков, то теперь шла в окружении пятерых, чистеньких, румяных, причесанных. И мою детскую душу наполняло чувство гордости за бабушку, которую все знают, уважают и которой кланяются.