Иван Лазутин - Судьбы крутые повороты

Лишь я один, не принимавший участия в баталии, натянув до подбородка одеяло, смирно лежал с открытыми глазами и виновато смотрел на начальницу.

— Ты почему не спишь, Ваня? — спросила она. — И почему такой бледный? Уж не заболел ли?

— Что-то голова кружится. После завтрака несколько раз рвало, — виновато ответил я, словно чувствуя какую-то вину за свое нездоровье.

После ухода начальницы в комнату вошла медсестра и, ничего не говоря, поставила мне градусник. Лежа на боку, положив голову на ладонь, я чувствовал, как часто бьется мое сердце. Меня знобило, хотелось чем-нибудь укрыться. Я натянул на голову застиранное байковое одеяло, которое уже давно потеряло свой изначальный цвет, и пытался хоть как-то согреться. Но озноб усиливался. И когда минут через десять в комнату вошла медсестра и вынула градусник, по ее озабоченному лицу я понял, что со мной не все в порядке.

— Ого!.. Тридцать девять! Что, поди перекупался?

— Да я еще ни разу здесь не купался. У меня уже второй день болит голова и почему-то морозит.

К обеду температура поднялась до сорока. Таня укрыла меня тремя одеялами, принесла в большой эмалированной кружке клюквенный морс, который я тут же жадно выпил.

Обед мне принесли в комнату, поставили на тумбочку, но я даже не хлебнул пшенного супа, в котором плавала куриная ножка. Кружилась голова и пища, казалось, могла вызвать очередную рвоту. Чтобы не чувствовать запаха супа, я виновато и тихо попросил медсестру, принесшую мне порошок, унести обед.

Таким горьким для меня оказался первый день жизни в пионерском лагере. Вечером, во время ужина, я смог съесть только кружку простокваши, круто посоленный ломоть черного хлеба и пучок зеленого лука. К моей болезни ребятишки, соседи по комнате, отнеслись сочувственно. На следующий день не было ни «репейных баталий», ни надрывного смеха. Все меня жалели.

На второй день моего пребывания в лагере озноб и жар прекратились. Не поднималась и температура. Однако купаться меня не тянуло, не вернулся ко мне и тот неугасимый аппетит, который жил во мне, очевидно, с первого дня рождения. К моему удивлению, у меня появилось даже отвращение к жирной еде. Хотя суп пионеры хлебали не как у нас дома из трехлитровых эмалированных блюд, а из алюминиевых мисок, в которые ныряли не щербатые, в зазубринах деревянные ложки, а аккуратненькие городские ложечки. В котлету, которая за нашим деревенским столом появлялась только по большим праздникам, вонзалась не пятерня с давно нестриженными ногтями, а беленькая алюминиевая вилка. Жить бы да радоваться, писать бы домой хорошие письма, ан нет… Душа не принимает ни жирный мясной борщ, ни свиные котлеты. Тошнота и слабость не отступали.

Вечером на второй день я съел лишь ломоть ржаного хлеба, густо посыпанный крупной солью, запив его крепким квасом. На третий день температура у меня снова поднялась до тридцати девяти. Опять озноб, переходящий в жар. Я с трудом сдерживал слезы. Хотелось домой к маме и бабушке.

В конце дня приехал участковый фельдшер, внимательно выслушал меня и, расспросив о самочувствии, сразу поставил диагноз — малярия.

— Нужно срочно везти в районную больницу. Здесь мы ему не поможем.

— А чем его кормить? — спросила начальница. — Ведь он три дня почти ничего не ест, кроме черного хлеба и лука с солью.

— Это нестрашно. Давайте хлеба и лука столько, сколько попросит. Квас и кислое молоко тоже хорошо.

Завхозу пионерлагеря моя болезнь задала множество забот. Начальница приказала ему срочно достать лошадь с телегой или уговорить шофера попутной машины доставить меня в больницу.

Наша повариха, жившая в соседней деревне Сысоевке, сказала, что к ним рано утром приехал на грузовике сборщик утильсырья, который пробудет в деревне до обеда, а потом, когда загрузит машину тряпьем и костями, поедет в райцентр мимо лагеря.

Решив посадить меня в эту машину рядом с шофером, начальница послала в Сысоевку завхоза и строго наказала:

— Скажи, что у мальчика высокая температура. Его нужно срочно доставить в больницу. Не забудь намекнуть, что начальник лагеря жена предрайисполкома Холодилина.

— Вас понял, Наталья Николаевна! — по-солдатски отчеканил завхоз и выскочил из комнаты.

Я был свидетелем этого разговора, и он мне понравился.

Видя мое просиявшее лицо, Холодилина подсела ко мне на кровать, положила на мой горячий лоб свою прохладную руку и, ласково глядя мне в глаза, тихо по-матерински сказала:

— Не горюй, сегодня к вечеру будешь в больнице, а там сразу же сообщат родителям. Только не вздумай просить шофера, чтобы он вез тебя домой.

В ее словах я скорее почувствовал, чем понял ее заботу о моем здоровье.

Уже в самых дверях, повернувшись ко мне, она, несколько виновато улыбнувшись, сказала:

— А своему старшему братишке передай привет, скажи, что я не сержусь на него. И, если найдет на чем приехать — пусть подъезжает, я приму его. У нас еще три недели в запасе. И самое интересное — впереди. Скажи об этом и отцу — это мой наказ тебе.

В тот день к обеду я даже не притронулся. Зато почти теплый ломоть только что испеченного душистого хлеба, посыпанного все той же крупной солью, вприхлебку с холодным крепким квасом, в который повариха положила добрую ложку хрена, я съел с аппетитом.

А пионеры в этот день отправились в поход. Там, в лесу, будет костер и потом обед, в который обязательным блюдом войдет пойманная в озере рыба.

Каким несчастным человеком чувствовал я себя, когда закутавшись в одеяло и примостившись на тумбочке, ожидал, глядя из раскрытого окна опустевшей комнаты, грузовик с утильсырьем. Я даже не подумал о грузе, который повезет машина. Мне хотелось скорее попасть в больницу. Там врачи, которые вылечат меня от лихорадки.

Сейчас, когда по проселочным дорогам взад и вперед снуют легковые и грузовые машины, нет никакой проблемы в том, чтобы доставить больного ребенка с высокой температурой в районную больницу. Но в моем детстве все было далеко не так просто.

О, как заметался я, завидев на дороге грузовик, приближающийся к лагерю. Зубной порошок, мыло, домашнее полотенце, зубную щетку и пару романов Жюля Верна, за которыми отстоял в очереди два месяца в районной библиотеке, бросил в фанерный чемодан и приготовился к отъезду. Не понял я только одного, почему завхоз лагеря едет не в кабине рядом с шофером и не на копне свежевыкошенной травы в кузове, которой накрыт груз, а стоя на правом крыле грузовика. И только когда машина остановилась во дворе под моим окном, я увидел рядом с шофером румяную щекастую девку в розовой косынке, которая, судя по ее лицу, рассказывала шоферу что-то очень смешное.

Конечно, если бы начальница и вожатая в это время не были в походе, то отъезд мой мог бы или вообще не состояться, или состояться совсем по-другому. А завхоз, что?.. Ему приказано меня отправить с попутной машиной, он и выполнил свое поручение. На прощанье он сжал мне руку, и я почувствовал, как у него изо рта пахнуло волной самогонного перегара.