Иван Лазутин - Судьбы крутые повороты

— Валя, я узнал его, это наш капитан с Тихоокеанского флота! Это комбат Козубский, тогда он был такой же высокий, но очень тонкий и худощавый лицом, но глаза, глаза те же! Я пойду к нему, я разговорюсь с ним.

С этими словами я вышел из купе и подошел к морскому ветерану. И сейчас помню слова, которые я, слегка коснувшись его руки, произнес:

— Вы капитан Козубский?

— Козубский. Но уже давно не капитан.

— Вы командовали батареей на острове Попов в 41 и 42-м годах?

— Да, командовал.

— Я Ваш краснофлотец, моя фамилия Лазутин Иван Георгиевич. В Вашей батарее я служил на центральном посту на ТАДе.

Ветеран, словно помолодев лицом, сказал:

— О, как это было давно… А кого вы из батареи помните?

Я назвал фамилию и звание его заместителя по политической части, назвал повара батареи Виктора Мищенко, толстощекого, румяного новосибирца, который по-землячески иногда мне нет-нет да и подбрасывал лишний котелок каши, если она оставалась после обеда. Но когда я напомнил ветерану, как он отчитал меня за мой второй рапорт, в котором я просил отправить меня на фронт, и как он почти в гневе рассказал, что село его сожжено фашистами, что родители неизвестно где находятся, Козубский крепко взял меня за руку и властно повел в свое купе.

— Голубушка, ты помнишь, как осенью 1942, когда мы служили на острове Попове я пришел домой сердитый и почти в лицах рассказывал тебе, как я отчитывал салажонка-первогодка за то, что он написал два рапорта, в которых просил послать его на фронт? Своим упорством он меня тогда довел до того, что я начал рассказывать ему, что немцы сожгли мое село и я не знаю, где мои родители. И что я тоже подавал рапорт, но мне резко отказали в моей просьбе. Скажи, ты помнишь этот вечер? Ты еще выговорила мне за мою строгость и бессердечие.

Жена Козубского, вглядываясь в мое лицо, а мне уже тогда было около 60 лет, тихо ответила:

— Да, отлично помню, какой ты был в тот вечер взбешенный и сердитый.

— Так вот, это он. Он случайно меня узнал и подошел ко мне. Его фамилия…

И, видя, что он мучительно хочет вспомнить мою фамилию, я помог ему.

— Лазутин, Иван.

— Да, да, помню, Лазутин Иван. Я еще и фамилию его тогда называл тебе. Помнишь, называл?

— Вот этого не помню, — виновато ответила жена.

— А где вы сейчас? Кто вы сейчас? Очевидно, уже на пенсии или подходите к ней? — спросил Козубский.

— До пенсии мне еще два года, а по профессии я писатель. Прозаик и драматург. У вас на Украине издавались мои книги, ставились мои пьесы. А «Сержант милиции» шел, как мне стало известно, почти во всех городах Украины.

Козубский и его жена аж всплеснули руками. Оказалось, что они не только смотрели спектакль по «Сержанту милиции», но читали саму книгу. Я рассказал им, что еду из Калининграда с премьеры спектакля и что, к сожалению, ничего не могу подарить им из своих книг, так как все раздарил на премьере.

Если бы узнавание состоялось час назад, то за этот час мы бы столько вспомнили, столько наговорили друг другу… Так как за окном показались московские дома, а пассажиры вагона уже начали с чемоданами двигаться к выходу, я протянул жене Козубского визитную карточку, где стояли мой московский адрес и телефоны, и сказал, что буду счастлив видеть их своими гостями. Козубский сказал мне, что он сейчас в отставке и руководит в Днепродзержинске Комитетом ветеранов войны. Он написал на клочке бумаги свой адрес, домашний телефон и тоже пригласил нас с Валей к себе в гости. К стыду своему, этот клочок бумажки я в суматохе потерял и сколько не искал, найти не мог. А также полагая, что ему пошел девятый десяток, я не уверен, что он жив, иначе бы он меня поздравил с Днем Победы, потому что в его руках осталась моя визитная карточка.

Да простит мне Господь Бог, что капитана Козубского я вспомнил, когда стал работать над мемуарами и на своем жизненном пути, длиною в 76 лет, набрел на каменистый остров в Тихом океане, остров Попов, где судьба подарила мне встречу с командиром нашей батареи, который остался в моей памяти как образ чести и мужского достоинства.

Командованием Владивостокского сектора береговой обороны из батарей нашего дивизиона была сформирована группа человек в сорок для отправки в действующую армию на Западный фронт. Мы, батарейцы с острова Попова, были крайне возбуждены. Позже, когда нас везли на тральщике на остров Шкота, где находился штаб дивизиона, мы, общаясь, узнали друг от друга, что все мы, поповцы, писали на имя командира батареи рапорты с просьбой об отправке на фронт.

На острове Шкота перед штабом нас построили, зачитали по списку фамилии и сказали, что часть из нас отправляется не на фронт, а на остров Рикорд для продолжения службы на Тихоокеанском флоте.

Нас, двадцать человек, собранных из различных батарей дивизиона, посадили на тральщик и увезли на остров Рикорд. Скорбно шутя, мы называли себя «рикордистами». Туда двумя неделями раньше были доставлены еще двадцать с лишним человек, которые рыли землянки и ходы сообщения между ними.

Погода на Дальнем Востоке, особенно на островах Японского моря, всегда теплая, и природа изумительно красивая. Сопки покрыты золотом молодого дубняка и ягодных кустарников. Нам, поповцам, предстояло вырыть для установки зенитных батарей четыре орудийных дворика. Орудийный дворик — это не уставное понятие, но так, по законам фольклора, оно закрепилось почти во всех видах артиллерии. Со стороны Южной бухты отчетливо виделся остров Пахтусов, на котором, как мы сразу узнали, были заключены преступники из Ленинграда, обвиненные в убийстве Кирова. В основном, это была интеллигенция. Хотя пролив между островами Рикорд и Пахтусов был довольно-таки тихим, все-таки во время шторма иногда рыбаки с острова Пахтусова просились к нам в Южную бухту, чтобы избежать штормовых бедствий. В основном, заключенные с Пахтусова занимались рыбным промыслом на своих маленьких японских суденышках «кавасаки». Лагерь зеков был разбит на две части: женскую и мужскую половину. Общение между ними строго наказывалось.

Землянки для личного состава батареи и орудийные дворики для установки зенитных пушек мы соорудили где-то в середине ноября. До тех пор мы проживали в огромной брезентовой палатке со слюдяными окошечками. Постелями служили деревянные нары, на которых лежали набитые морской травой матрасы. Стояли в нашей палатке и чугунные буржуйки, которые мы еще не топили, но дрова для которых были привезены.

Запомнившимся событием в службе на острове Рикорд было то, как рыбачки с острова Пахтусова в Южной бухте вытащили в своем прочном неводе огромную четырехметровую акулу. Вытащенная из невода на берег, она без воды жила четверо суток. Близко к ней подходить мы боялись: есть что-то зверино-опасное в холодном ледяном взгляде, которым она зорко следила за тем, кто подходил к ней. На пятый день тремя выстрелами из пистолета акулу убил командир батареи.