Вернер Ланге - Художники во Франции во время оккупации. Ван Донген, Пикассо, Утрилло, Майоль, Вламинк...

Следующая история мало кому известна, я услышал ее из уст самого Вламинка. Речь идет о его первой встрече с Дереном, которая произошла в результате незначительной аварии на железной дороге. Андре Дерен был сыном буржуа из Шату, родители прочили ему карьеру инженера, от которой он отказывался изо всех сил. Вынужденные выйти из поезда и продолжить свой путь пешком, молодые Морис и Андре оказались рядом. Разговаривая, они обнаружили, что у них общая страсть к живописи, похожие вкусы в области творчества. В итоге они решили работать вместе. После окончания воинской службы Вламинка будущие великие художники обосновались в общей мастерской, расположенной в наполовину разрушенном ресторане на острове Шату. Они рисовали дни напролет — с исступлением, не смешивая краски. Красный, желтый, голубой лопались на холсте, как взрывы. Так родился фовизм.

Открытие ими полотен Ван Гога, выставленных у Бернхейма в 1901 году, укрепило их решение не сходить с выбранного пути. Тем не менее только в 1905 году Вламинк стал участвовать в выставках — таких, как «Салон независимых» и «Осенний салон», где он продал свою первую картину за смешные деньги — 100 франков. Именно в «Осеннем салоне» открыл для себя Вламинка Воллар, торговец полотнами «новой волны». Год спустя он купил у Вламинка все его ателье, не подозревая, что это важнейшее событие в истории искусства. Затем довольно быстро последовал контракт с Канвейлером. Это заставило Вламинка поверить, что он может жить своей живописью, хотя он прекратил подрабатывать игрой на скрипке лишь в 1910 году. Сын буржуа Дерен, гораздо более уверенный в себе, уже тогда перебрался на улицу Бонапарта.

Но радоваться пришлось недолго. Началась Первая мировая война, и рынок картин обрушился. Чтобы прокормить семью, Морис был вынужден пойти на завод. Вернуться к занятиям живописью удалось лишь в 1917 году. Сейчас трудно представить его жизнь, полную лишений, тяжелого физического труда. Только в 1925 году Вламинк обосновался в Ля Турийер вместе с Бертой, своей новой женой, и двумя дочерями, родившимися от союза с ней. Вламинк дорожил этим домом, как можно дорожить надежным убежищем.

Он все умел делать, этот человек. Он был талантлив во всем, даже в писательстве, до такой степени, что опубликовал несколько книг, в то время как писал только наброски. Книги интересные и очень хорошо написанные, хотя Вламинк никогда не считал себя писателем. «Это меня забавляет, — говорил он. — Мне не надо ни перед кем отчитываться, никому угождать».

Я думал обо всем этом, сидя напротив большого человека, когда «Ешьте, ешьте!» вернуло меня к реальности. Вламинк был самым очаровательным из всех существ, но у себя дома он любил командовать. Едва я опустошил свою тарелку, он снова положил в нее большой кусок мяса. У него был аппетит обжоры. Честно говоря, признаю, что все было очень вкусно. Кофе подали в мастерской, большой комнате за столовой. Комната была несколько странная, Вламинк пристроил ее к своему дому. Войдя туда, вы поражались открывающемуся через застекленный проем двери виду на засеянные поля. «Это все мое!» — говорил Морис, явно гордясь тем, что он крупный землевладелец. Чашки с кофе — превосходным кофе — были поданы с ликером, «улучшающим пищеварение». Я не знаю, действительно ли он улучшает пищеварение, но мы снова и снова подливали его после проглоченной тяжелой пищи. Слишком тяжелой! Я сказал себе, что в следующий раз буду поститься неделю, перед тем как поехать к Вламинкам.

У Мориса было свое постоянное место в углу мастерской, где стояло каштановое кресло, сильно продавленное. Когда он устраивался в нем, оно сплющивались под его значительным весом, и можно было подумать, что он сидит на полу. Он проводил часы в этом кресле: читал, писал, принимал гостей...

Морис Вламинк в своем знаменитом продавленном кресле. Ля Турийер, 1942 г. Снимок Вернера Ланге (Частная коллекция).

На маленьком столе рядом громоздились книги, рукописи, листки с неразборчивыми каракулями, трубки.

Фотографии дочерей, ван Донгена, Утрилло были приколоты кнопками на шкафу за креслом. Повсюду были старинные полотна, скульптуры, африканские статуэтки. Вламинк давно открыл для себя негритянское искусство, неизвестное тогда в Европе, и собрал со временем прекрасную коллекцию африканских экспонатов.

Морис отличался зычным голосом и привычкой во время спора разговаривать на повышенных тонах. Семейные беседы достигали уровня впечатляющих, если не сказать невообразимых, децибел, тем более что Эдвига, не обладая мощным голосом отца, унаследовала его способность перекрывать все другие голоса. Ей было всего двадцать два года, но она имела свое мнение обо всем. Говоря, она постоянно держала зажженную сигарету в углу рта. Это была настоящая дочь своего отца, она не только держала в руках весь дом, но руководила также фермой и самим Вламинком, когда он занимался сельскохозяйственными экспериментами. Старшая дочь, такая же активная и энергичная, тоже умела хорошо устраивать свои дела. Берта, благоговевшая перед мужем, не имела его бурного темперамента. Это была спокойная, уравновешенная женщина, она держалась скромно, и это, безусловно, вносило гармонию в семейную жизнь. Вообще из всех семей художников, которых я знал, семья Вламинков, несомненно, была самая счастливая и гармоничная.

Берта, Эдвига и Морис Вламинки в Ля Турийер, 1942 г. Снимок Вернера Ланге (Частная коллекция).

Обладая артистическими способностями, Морис любил читать вслух. Говоря с ним, можно было перескакивать с пятое на десятое, прерывать его, противоречить, но когда он брал книгу, дома всегда наступала мертвая тишина. В тот раз он взял свою последнюю книгу, «Портрет перед кончиной», и начал нам читать про Дуанье Руссо.

Они познакомились у Воллара, в 1908-м. Потом он быстро прочитал отрывок о Гийоме Аполлинере, которого встретил у мадам Костровски, его матери, в Шату. После чтения этих эпизодов, весьма интересных, мы заговорили о живописи. Вламинк никогда не говорил о своем искусстве, он знал свое место: среди самых великих. Но он охотно говорил о других. Иногда хорошо, иногда плохо. Его мнения часто были категоричны. Никого он так не ненавидел и не презирал, как Пикассо. Для Вламинка Пикассо был ответственен за разложение искусства. «Он расчетливый маленький мерзавец, маленький пройдоха», — говорил он. Матисс ему не нравился тоже. «Посмотрите на полотна Матисса, — сказал он мне однажды. — Они лишь игра красок. Поменяйте их местами, переместите зеленое выше, розовое ниже, это ничего не изменит. Это не полотна, это дерьмо!»