Николай Молчанов - Огюст Бланки

...Неподалеку от столицы, километрах в пятнадцати к северо-западу от нее, на берегу реки Уазы, впадающей в Сену, в деревне Жанси стоит небольшой дом, уютный и опрятный, похожий на обычные загородные дачи парижских буржуа. Дом стоит на берегу реки, он окружен садом, с которым смыкается опушка леса. На огороде копается в грядках невысокий человек в серой куртке, широких штанах и грубых башмаках с соломенной шляпой на голове. Своим видом и спокойной возней с землей он напоминает горожанина, выбравшегося отдохнуть на лоне природы. Это Бланки, поселившийся здесь с семьей после освобождения из тюрьмы. Царит полный покой, и раздающиеся порой звуки только усиливают это ощущение: пение птиц, иногда звучание пианино, на котором играет Амелия, смех и крики ребенка. Райский уголок, в котором Бланки мог бы и забыть недавние тюремные страдания, лихорадочную подготовку восстания, опасные дела с производством пороха, споры с товарищами в «Обществе семей». Здесь совсем другая, простая, гармоничная жизнь среди природы в кругу счастливой семьи. Бланки заботливо поливает свои овощи, которые так кстати для его вегетарианской диеты быстро растут. Словом, счастье, реальное, осязаемое, о каком только и может мечтать человек.

В Жанси Амелия занялась любимым делом — живописью. Она написала маслом портрет Огюста Бланки. Удивительно точно передан образ сурового, решительного, беспощадного к себе и другим человека, не созданного для обычного человеческого счастья. Его мысли не здесь, он во власти одной навязчивой идеи революции. Амелия написала и свой автопортрет; даже в расцвете красоты и молодости она не выглядит счастливой, на ее лице печать обреченности.

Сразу после выхода из тюрьмы Бланки провел несколько дней в Париже. Шумная столичная жизнь не для него, а то, чем он озабочен, — «Общество семей», лишенное своих вождей, практически распалось. Но с этим Бланки не хочет и не может примириться. И под покровом неожиданно обретенного счастья спокойной жизни в деревне скрывается напряженная работа его мысли, сосредоточенной по-прежнему на том, что составляло суть его жизни.

Безмятежная жизнь в Жанси не могла не оказаться искушением для Бланки. А не бросить ли эту безнадежную, опасную неравную борьбу с правительством, борьбу, обещавшую лишь новые тяжкие испытания? Он ведь уже внес свой вклад в дело революции. Пусть пострадают и другие. Его совесть могла быть спокойной. Такие мысли, конечно, приходили в голову Бланки. Но его неиссякаемая революционная страсть брала верх над этим соблазном.

Огюст не переставал думать об уроках злосчастного провала «порохового заговора». А он показал крайнюю уязвимость тайной организации, руководимой всего лишь несколькими людьми. Сразу после выхода из тюрьмы в Фонтевро Бланки провел несколько дней в Париже и убедился, что «Общество семей» перестало существовать. Ведь рядовые его участники не знали даже имен своих руководителей, которые исчезли вместе с известной только им системой связей между отдельными звеньями общества. Но возможна ли другая, более устойчивая организация? Легальное, широкое, массовое объединение вроде возникших позднее политических партий создать было невозможно прежде всего из-за жестокого полицейского надзора. Бланки считал, что действовать можно только прежними методами, но с еще более строгой конспирацией, которая возможна лишь в малочисленной организации. Но если в ней по-прежнему будет около тысячи человек, то она явно не способна добиться успеха в открытой вооруженной борьбе с правительством, у которого есть стотысячная дисциплинированная армия. Вооруженное выступление горстки людей могло привести к победе только при условии поддержки его народом. Бланки хорошо помнил июльские дни 1830 года, энтузиазм народа в баррикадных боях, его все преодолевающую ситу. Но готов ли сейчас народ к такой новой революции? Ведь в 1834 году на парижских улицах снова выросли баррикады, снова гремели выстрелы. Но народ в своей массе проявил пассивность, и правительство без особого труда справилось с республиканским восстанием.

Каким же было положение во Франции, когда Бланки получил возможность насладиться покоем сельской жизни на живописных берегах Уазы? Не так-то просто ответить на этот вопрос. На поверхности, как всегда, находились шумные, но отнюдь не решающие для истории Франции события в высших сферах государства. А там происходила борьба между королем Луи-Филиппом, стремившимся к неограниченной личной власти, и политиками крупной буржуазии, желавшими править самостоятельно, такими, как Тьер или Гизо, которые, в свою очередь, соперничали между собой. Министры сменялись часто, хотя их политика в главных вопросах не менялась. С осени 1836 года у власти находилось правительство графа Моле, исполнителя волн Луп-Филиппа. В противоположность Тьеру он считал, что палата депутатов должна быть послушным орудием короля. Но он сам в последнем счете служил лишь прикрытием господства банкиров. «При Лун-Филиппе, — писал Маркс, — господствовала не французская буржуазия, я лишь одна ее фракция: банкиры, биржевые и железнодорожные короли, владельцы угольных копей, железных рудников и лесов, связанная с ними часть земельных собственников — так называемая финансовая аристократия. Она сидела на троне, диктовала в палатах законы, она раздавала государственные доходные места, начиная с министерских постов и кончая казенными лавками.

Конечно, основная масса буржуазии проявляла недовольство тем, что правом голоса пользовались только самые богатые. В ответ на это Гизо говорил: «Обогащайтесь, господа, и вы станете избирателями'). И это удовлетворяло всех буржуа, предававшихся безудержной гонке за богатствами, за прибылью. То было время неслыханно бурного развития капиталистического предпринимательства. Франция переживала настоящий промышленный переворот, хотя она намного отстала в этом от Англии. За первое десятилетне правления Луи-Филиппа количество паровых машин увеличилось в восемь раз. потребление хлопка возросло вдвое, добыча каменного угля — в три раза. Франция быстро покрывалась сетью железных дорог. Требовалось все больше рабочих рук. Но в них недостатка не было. Разорялись крестьяне, .мелкие ремесленники ради куска хлеба готовы были работать на любых условиях. Поэтому рост промышленного могущества Франции сопровождался чудовищным обнищанием рабочих. Их жизненные условия были жалкими.

Они почти не ели мяса, довольствуясь хлебом и овощами. Но и это было роскошью. Цены на хлеб непрерывно росли. Нечего и говорить о жилищных условиях. Рабочие в буквальном смысле жили хуже скота. Брат Огюста Бланки Адольф, к этому времени ставший крупным либеральным экономистом, писал, что были рабочие, вся пища которых состояла из двух килограммов хлеба в неделю. Он же приводил слова одной старой работницы в Лилле, которая с удовлетворением говорила ему: «Я не богата, но у меня, слава богу, есть своя вязанка соломы,>. Значит, были рабочие, которые после 14—16-часового рабочего дня не могла даже мечтать отдохнуть на соломенной подстилке! Положение рабочих стало особенно тяжелым в результате экономического кризиса 183 7— 1838 годов, когда промышленные города охватила безработица. Рабочие были совершенно беззащитны: им запрещали объединяться в союзы, устраивать забастовки. Власти, судьи, полиция обращались с ними как с рабами. А власть имущие считали положение совершенно нормальным. Газета Гизо «Ревю франсез» удовлетворенно писала: «Взаимные отношения больших и малых, бедных п богатых урегулированы сегодня на основе справедливости п либерализма. Каждый имеет свое право, свое место, свое будущее».