Николай Молчанов - Огюст Бланки

В-четвертых, фактическое содержание так называемых «показаний» вообще уже не было тайной для властей в конце 1839 года. Бланки указывает, что факты, о которых говорилось в «документе Ташеро», были известны ста пятидесяти членам «Общества», а не только ему и Барбе-су. Что касается списка руководителей, то в комитете того времени был тайный агент полиции, один будущий провокатор. Не в этом ли источник всего дела? К тому же в «документе» десятки ошибок в датах и фактах, искажающих истину.

В-пятых, Бланки подчеркивает нелепость гипотезы своих врагов, по которой он представил полиции свои показания, чтобы сохранить жизнь, тогда как после помилования Барбеса, по его мнению, король обязательно должен был помиловать и Бланки. Он пишет: -«Измена! Но зачем? Чтобы спасти мою голову, которая, как это всем известно, не подвергалась никакой опасности? Спущенная с цепи месть не могла в своей ярости воздвигнуть эшафот; мог ли он вырасти после восьмимесячного успокоения и забвения?»

В-шестых, он отвечает на вопрос тех своих противников, которые спрашивали, а не хотел ли Бланки показаниями добиться облегчения условий своего неизбежного заключения в тюрьме? «Мон-Сен-Мишель и Турская исправительная тюрьма могут ответить на этот вопрос. Из всех моих товарищей кто испил столь полную чашу зол, как я? В продолжение целого года вдали от меня умирала от отчаяния любящая женщина; а потом четыре долгих года передо мной стоял, в уединении моей камеры, призрак той, которой уже не было в живых, — вот пытка, выпавшая на долю только мне и выстраданная мною в этом дантовом аду. Я вышел оттуда с поседевшими волосами, с разбитым сердцем и изломанным телом, — и вдруг я слышу над своим ухом крик: «Смерть изменнику! Распнем его!»

В-седьмых, Бланки гневно отвергает домыслы о том, что за свое предательство он получил деньги. «Ты продал твоих братьев за золото, — пишут продажные перья беспросыпных гуляк. За золото, чтобы есть черный хлеб и пить из чаши зол? А что приобрел я на это золото? Я живу на чердаке на пятьдесят сантимов в день. Все мое состояние заключается в данную минуту в шестидесяти франках. И это меня-то, жалкую развалину, которая волочит по улицам разбитое тело, прикрытое потертым платьем, — это меня-то громят за продажность, в то время как слуги Луи-Филиппа, превратившись в блестящих республиканских бабочек, порхают по коврам муниципальных салонов и с высоты их добродетели, вскормленной на службе разным гцсподам и хозяевам, клеймят позором несчастного Иова, ускользнувшего из тюрьмы их повелителя!»

В-восьмых, Бланки утверждает, что «документ Таше-ро» не может обладать никакой достоверностью, поскольку под ним нет его подписи. «Даже нет подписи! — заявляет Бланки. — Возможно ли это? Как! У ног победителя, весь в его власти лежит его старый и самый опасный враг, отдав в его распоряжение свое прошлое и самого себя! И от него не требуют никакой гарантии! У него не просят никакого залога, даже его подписи!»

В-девятых, наконец, Бланки обращает внимание на такую несообразность в тексте документа, как использование в нем его предполагаемым автором первого лица («я», «мне», «меня»), а потом неожиданный переход к третьему лицу («он», «ему», «его»). Не говорит ли это о том, что документ написан в спешке не одним, а по меньшей мере двумя лицами?

Таково содержание ответа Бланки. Его основные положения приведены здесь в интересах выяснения дела в ином порядке, чем в оригинале, ибо он написан на одном страстном эмоциональном дыхании, когда автор явно стремился не к предельной систематичности, а выражал прежде всего свои чувства, свой гнев, возмущение, ярость. «О, люди, люди' — в отчаянии восклицает Бланки, — у вас за пазухой всегда есть камень, чтобы бросить им в невинного! О, люди, как я презираю вас!»

Бланки заключает свой ответ так: «Реакционеры, вы подлецы!»

Долгожданный ответ читали нарасхват, его экземпляры переходили из рук в руки, его оживленно обсуждали и яростно спорили. Раздавались и критические суждения. Какое значение имеет отсутствие подписи? Документ мог быть вообще не написан, а продиктован Бланки! Нет ничего странного, что автор говорит то в первом, то в третьем лице; он мог в рассеянности сделать это. Действительно, в архиве Бланки есть другие документы, где Бланки пишет о себе в третьем лице; один из них уже приводился в этой книге. Словом, ответ вовсе не побудил всех сразу встать на одну общую позицию. И он не прекратил споров и сомнений.

В тот же день, когда газетчики продавали «Ответ», па улице Буше перед домом, где жил Бланки, собралась толпа его сторонников в 500—600 человек. Они кричали: «Да здравствует Бланки!», «Долой «Насьональ»!» Это были члены Центрального республиканского общества, которые и до этого верили в честность своего вождя. Теперь они считали, что «Ответ» рассеял все сомнения и восстановил честь Бланки. Они требовали его появления. Он выходит, и его окружают те, кого уже привыкли называть бланкистами. Царит радостная атмосфера облегчения. Они торжественно сопровождают Бланки к его клубу.

Но убеждены далеко не все. Позиции многих очень отличаются. Распай без колебаний объявил, что Бланки окончательно разоблачил ложь и победил клеветников. Большинство газет перепечатали «Ответ» без вбяких комментариев. Ламартин признал, что ответ Бланки «не разъясняя полностью нескольких неясных положений, касающихся фактов, а не лиц, тем не менее оправдывает его в достаточной степени, чтобы позволить ему возобновить свою деятельность и свое влияние в клубе, состоящем из его сторонников». Прудон выразил удовлетворение, но сказал своим друзьям, что он еще не полностью убежден в невиновности Бланки, который, по его мнению, должен был не отрицать все, а объясниться по конкретным фактам.

Ответ Бланки не только не обескуражил Барбеса, но еще сильнее ожесточил его. Он сказал, что защита Бланки побуждает с еще большей уверенностью утверждать, что детали, содержащиеся в «документе Ташеро», были известны только ему и Бланки. Теперь он не ограничивается этим общим утверждением и пытается использовать отдельные конкретные пункты «документа Таше-ро». Так, он указывает на ошибочную дату основания «Общества времен года», объявляя это доказательством предательства Бланки. Он вспоминает о встрече Бланки, Барбеса и Резана с участником покушения Фиески Пе-пеном и говорит, что никто другой не мог знать содержания их разговора. Верно, но это абсолютно ничего не доказывает, ибо Пепен рассказал о нем властям на следствии. Он говорит также, что связи общества с войсками знали только Барбес, Бланки и Ламьесан. Снова подчеркивая необыкновенную «честность» Ламьесана, он в упоминании об этих связях в «документе Ташеро» видит свидетельство виновности Бланки. Но главным доказательством, по его мнению, является то, что в документе содержатся характеристики (кстати, очень нелестные) лишь четырех из пяти руководителей общества: «Имеются четыре портрета. Почему нет пятого? Очевидно, это сам портретист», то есть Бланки. Наконец, неотразимым свидетельством служит, как считает Барбес, стиль документа с резкими, часто отрицательными характеристиками отдельных людей, особенно самого Барбеса: «Да, я повторяю, только Бланки один написал эту бумагу, в которой нет ни одного дружеского слова ни для кого, в котором ненависть и поношение всех».