Николай Молчанов - Огюст Бланки

Здесь, на Корсике, в 1858 году он получил письмо, извещавшее его о смерти матери — Софи Бланки. Вспомним о сложных и трудных условиях детства Бланки. Теперь они заслоняются в его сознании еще свежей памятью о самоотверженном отношении матери к судьбе любимого сына, вечные несчастья которого она принимала так близко к сердцу. Начальник тюрьмы в Бель-Пль, который по долгу службы наблюдал за свиданиями матери с сыном и неоднократно беседовал с ней, писал в своем донесении: «Вдова Бланки, возраст и внешность которой внушают уважение и интерес, говорит о своем сыне только с самым пылким энтузиазмом и проявляет к нему обожание и преданность. Она всегда отзывается о нем с большим восхищением п глубоким волнением». О поведении Бланки при встречах с матерью тот же автор пишет, что оп проявлял «холодность и беспристрастность, притворяясь даже грубым и безразличным». То была видимость, предназначенная для тюремщиков. Бланки горячо любил свою .мать. Разве мог бы он без ее беспредельной поддержки перенести Мон-Сен-Мшпеть и Бель-Иль?

Проходит шестнадцать месяцев в тюрьме Корт. 2 апреля 1859 года истекает срок, установленный судом в Бурже для Бланки. Все его товарищи были освобождены досрочно. Только его одного держат в тюрьме до конца. Он по-прежнему остается для властей воплощением страшной угрозы. Тем более дорог момент освобождения. Ко Бланки предусмотрительно сдерживает свою радость. Да, он перестает быть заключенным, но он будет ссыльным. Определено место его пребывания — Алжир, Маскара в провинции Оран. Снова в тюремном экипаже его везут в Аяччо. Пароход доставляет Бланки в Марсель,

где его помещают в тюрьме. Он пытается протестовать против незаконной высылки. Напрасно. Вскоре он уже находится в Маскаре, арабском городке, расположенном между скал и песчаных склонов, выжженных солнцем. Бланки проводит три месяца в одной из казарм. Поскольку он теперь лишь ссыльный, Бланки пользуется более свободным режимом, чем в тюрьме.

В сентябре приходит неожиданная новость: объявлена всеобщая амнистия! Луи Бонапарт по случаю побед французских войск в Италии объявляет о помиловании представителей политической оппозиции, еще отбывающих различные виды наказания. Их всего тысяча восемьсот человек, и император считает, что они уже не представляют никакой опасности. Вернее, он хочет создать видимость этого, продемонстрировать несокрушимую прочность своей империи. Но, вероятно, это далеко не так, поскольку на пути возвращения во Францию Бланки задерживают в тулонском порту Лашале и ему угрожает ссылка в Кайену на основании «закона об общественной безопасности», то есть по простому произволу властей. Однако эту опасность удается избежать в результате активности сестры Бланки. 18 сентября он приезжает в Марсель, где над ним устанавливается тщательное полицейское наблюдение. Обосновывая эту меру, генеральный прокурор пишет министру, что речь идет о «человеке, который приобрел печальную известность своими опасными инстинктами и своей злобной натурой ».

20 сентября 1859 года Бланки вернулся в Париж. Прошло одиннадцать лет после его ареста в 1848 году. Это нельзя было назвать возвращением домой, в действительности тюрьма стала его домом. Еще меньше это выглядело долгожданной встречей с семьей. После смерти Амелии у него не было семьи, остались лишь родственные связи. Смерть старшего брата Адольфа и матери еще больше сделала его одиноким. Теперь только сестры будут проявлять к нему сочувствие, часто оказывать ему самоотверженную помощь.

Правда, у него есть сын Эстев, которому уже двадцать пять лет. Он унаследовал состояние матери, имел дом, землю и был вполне доволен безбедным существованием мелкого рантье. По обычным буржуазным нормам, он хорошо встретил отца. Эстев предложил ему жить вместе, поскольку рента обеспечила бы скромную, но приличную жизнь и двоим. Однако молодой человек вы-

двинул категорическое условие: отец должен полностью прекратить всякую связь с политикой. С тем же успехом он мог бы предложить отцу добровольно отказаться вообще от жизни. Поразительно, как этот молодой человек сумел не унаследовать ничего ни от матери, презревшей каноны буржуазного образа жизни ради любви к Бланки, ни от своего отца. Никаких следов, никакого проявления того огня, который воспламенял жизнь Бланки. Правда, он унаследовал внешнее сходство с отцом, хотя был выше ростом. Итак, сына у Бланки фактически не стало.

Собственно, по-настоящему никто из близких не понимал его. Даже мать, несмотря на ее самоотверженную преданность сыну. Это вызвало другую драму, о которой ему объявили по возвращении. Оказывается, его мать перед смертью приказала сжечь на глазах у нее все его бумаги, все, что он написал в Мон-Сен-Мпшель. Очевидно, среди этих рукописей было нечто такое, чем Бланки очень дорожил. Ничем иным нельзя объяснить крайнее отчаяние, которое он испытал при известии о сожжении архива.

Само по себе возвращение в условия обычной жизни явилось для долголетнего узника нелегким психологическим испытанием. Он до того привык к стенам камеры, к решеткам, к охране, что. оказавшись впервые в парижской уличной толпе, испытал замешательство. В Париже Бланки встретился с историком Жюлем Мишле, который, конечно, поздравил его с освобождением. С каким-то смущением Бланки поблагодарил его, а затем признался, что ему страшно на воле. С удивлением и жалостью слушал Мишле рассказ Бланки о том, что ему чего-то недостает, что он спокойнее и увереннее чувствовал себя в тюрьме...

Бланки пристально вглядывался в окружающее и многого не узнавал. В самом деле, в его памяти еще жил тот Париж, картина которого так ярко нарисована в романах Бальзака. Теперь это был город Ругон-Маккаров Эмиля Золя. Бланки видит, как преобразилась столица внешне из-за строительного ажиотажа. Появилось множество новых роскошных зданий, уже были проложены широкие проспекты. Старый революционер сразу пенял тайную мысль архитекторов: на таких широких и прямых улицах очень трудно строить, а особенно защищать баррикады.

Бланки давно уже не питал никаких иллюзий в от-

ношении режима Второй империи. В отличие от «теоретика» Прудона, который еще в 1833 году продолжал надеяться, что диктаторская власть Луи Бонапарта может стать орудием социальной революции, Бланки, даже находясь в тюрьме, гораздо лучше ориентировался в обстановке и считал, что бонапартизм — это более богатый ор-леанизм. Он писал из тюрьмы Бель-Иль, что «финансы царствуют, управляют, отчаянно играют на бирже, не боясь осуждения. Это окончательная коронация Ротшильда». Бланки верно угадал социальную природу империя. Он видел также и ее политический смысл: «Демократия рухнула с высоты своего самодовольства в пропасть, возможно, даже в гробницу». Но эти мысли, родившиеся в тюремной камере, все же оставались предположениями и догадками.