Николай Молчанов - Огюст Бланки

Однако по мере дальнейшего пребывания в Сент-Пелажи Бланки как бы смягчается. Он выходит из состояния полной замкнутости и сознательной самоизоляции, в котором он находился в первые месяцы. Дело в том, что само положение в тюрьме побуждало его не столь мрачно и безнадежно смотреть на положение во Франции. Вначале Бланки оказался самым молчаливым и наименее общительным из заключенных. Постепенно, через посредство некоторых друзей, он все же начинает общаться с другими обитателями Сент-Пелажи. Уже в 1861 году туда же посадили, например, его друга Эмиля Вильне-ва, осужденного за «оскорбление» церкви. Он и знакомит Бланки со многими из заключенных. Стараниями императорской полиции здесь оказалось много людей, представлявших цвет французской радикальной интеллигенции. Особенно много здесь было журналистов. Почти все газеты и журналы, пе являвшиеся выразителями официальной линии, оказались представленными здесь, как правило, за публикацию разного рода неугодных властям материалов. Сюда попало и немало литераторов, например поэт Катюль Мендес. Постоянным гостем Блапкп становится Жан Доллен, молодой и талантливый писатель и журналист. При появлении его в камере Бланки начинал даже улыбаться — явление для него редчайшее. Доллен стал любимым партнером Блапки в игре в шахматы. Долгими часами сидели они, склонившись над шахматной доской. Постепенно в нем просыпается любовь к серьезным научным разговорам, философским и литературным спорам.

Именно пз воспоминаний бывших узников Сент-Пе-лажи можно получить, например, представление о литературных вкусах Бланки. Дело в том, что он вообще не считал художественную литературу серьезным делом. Для пего это скорее приятное развлечение, отдых после серьезной умственной работы. Поэтому уместно говорить пе о литературных взглядах, а о вкусах, склонностях Бланки. Вообще собственные статьи и выступления Бланки свидетельствуют о его высокой культуре. Кроме французского, он знал латынь и английский язык. Читал Тацита, Вергилия и Горация в оригинале. Уважение к Тациту понятно, ибо это как-никак политика. Но Гораций, воспевавший лишь радости жизни, этот сладострастный сибарит, чем он мог увлечь Бланки? Озадачивает также вкус Бланки в отношении французских писателей, которые жили и творили в ту же эпоху, были современниками Бланки. Он крайне отрицательно относился к величайшему французскому писателю века, к Бальзаку! Бланки обвиняет его... в клевете на человечество и считает, что Бальзак проповедует культ денег. Он отказывается понимать его великие творения, упрекает его в подстрекательстве людей к борьбе против друг друга! Последний упрек особенно парадоксален, если учесть, что все содержание, весь смысл жизни Бланки выражались в беспощадной борьбе не только против отдельных людей, по против целого социального класса — буржуазии, которую он даже стремился вообще уничтожить.

Лучшим романистом своего века Бланки считал Поля де Кока, слащаво-фальшивыми, сентиментальными романами которого зачитывались русские барыни прошлого века, не решаясь, впрочем, давать эти книги читать своим дочерям из-за их пикантного содержания. Этот защитник аморализма и эгоизма буржуазной золотой молодежи вызывал негодование и презрение у В. Г. Белинского! Совершенно необъяснима слабость Бланки к писателю, явно оправдывавшему мораль и нравы того общества, которое Бланки решительно отрицал. Никто из биографов великого революционера даже пе пытается разгадать эту загадку, если не считать замечания С. Бернстайна о том, что «ответ, возможно, мог бы дать психоанализ».

Словом, художественная литература — это не его стихия. Книги о политике но-прежнему занимают Бланки больше всего. Свидетели указывают, что в тюрьме Септ-Пелажи Бланки вновь обращается к своему любимому автору, Николо Макиавелли. Гюстав Жеффруа пишет: «Можно с уверенностью сказать, что его симпатия к Макиавелли и макиавеллизму объясняется своего рода атавизмом, непреодолимой склонностью, в которой проявлялось родство его души с душою итальянца XVI века, предприимчивого, мрачного, осторожного, недоверчивого и хитрого. Сочинение Макиавелли «Государь» было настольной книгой Бланки. Достоинства ее автора, перенесшего изгнание, заключение и пытки, его пророческое предвидение будущего объединения Италии придавали в глазах Бланки особую цену его труду». Безусловно, можно обнаружить что-то общее между бланкизмом и политическими идеями Макиавелли. Итальянский мыслитель далекого прошлого в своих планах отводил решающую роль не народу, а наиболее смелому, сильному и коварному из многочисленных итальянских властителей. Бланки тоже не надеется на народ, отдавая предпочтение заговору узкой группы преданных сторонников. Идеи Макиавелли были, несомненно, передовыми для той эпохи, когда он жил и сам являлся одним из великих фигур эпохи Возрождения. Но для середины XIX века идеи Макиавелли имели уже в основном историческую ценность, и человечество выдвинуло после него множество мыслителей, обогативших политическую науку.

Бланки жил и боролся во время рождения и распространения марксизма — первого по-настоящему научного представления о мире и о перспективах его развития. Марксизма Бланки совершенно не знал и не проявлял к нему интереса. Более того, три великих составных течения, на почве которых возник марксизм, тоже в значительной мере оставались чуждыми ему. Он не знал немецкой классической философии, в первую очередь Гегеля. С английской политэкономией он был знаком лишь в той мере, в какой она отразилась в трудах ее последователей вроде Жана-Батиста Сэя. Бесспорно, Бланки знал французский материализм XVIII века и испытывал его влияние как и французского утопического социализма, хотя последний в его конкретных формах Бланки отвергал. Таким образом, по уровню теоретического развития Бланки отставал от своего времени.

В тюрьме Сент-Пелажи на протяжении нескольких месяцев близким и доверенным лицом для Бланки оказался посаженный в эту тюрьму писатель Теофил Сильвестр. Неизвестно, каким образом он вошел в доверие к Бланки, ибо это было всегда трудным делом. Во всяком случае, важно то, что Сильвестр оставил записки, в которых он воспроизвел свои частые и продолжительные беседы с Бланки. Благодаря этому, собственно, только и можно составить представление о духовном облике Бланки того времени. Вот что он говорил своему собеседнику по поводу своих общих взглядов на жизнь:

— Я не принадлежу к тем, которые утверждают, что прогресс человечества независим от воли людей. Я убежден, напротив, что зло не фатально, а является результатом сознательной деятельности. Зло, даже побежденное, может возродиться снова. Нет, фатального хода вещей не существует, иначе историю человечества, записываемую ежечасно, можно бы написать всю заранее.