Николай Молчанов - Огюст Бланки

В декабре 1864 года папа римский опубликовал знаменитый Силлабус, документ, воскрешающий самые дикие претензии церкви времен средневековья. Папа осуждал всякий прогресс в развитии гражданского общества, начатый Великой французской революцией: всеобщее избирательное право, свободу печати, светское образование, любую идеологию или политическое учение, расходящееся в чем-то с оотодоксальным католицизмом. Он объявил, что церковь стоит выше государства, она одна имеет право воспитывать народ, контролируя школы. Даже Наполеон III, который со своими войсками спас светскую власть папы над Римом, стал для клерикалов врагом церкви! Отношения между римским папой и императором резко обострились из-за двойственной политики Франции в Италии и из-за многого другого. Несколько лет Луи Бонапарт добивался, чтобы наместник престола Святого Петра приехал в Париж и торжественно короновал его так, как это было с Наполеоном великим, его дядей. Племянник глупо верил, что отдаленной родственной связи и сомнительных военных «побед» достаточно, чтобы его власть была такой же, как у Наполеона I. Но эта нелепая претензия натолкнулась на решительный отказ Рима. Однако Луи Бонапарт постоянно колебался и в своей политике по отношению к церкви. То он поощрял выступления против Силлабуса, то наказывал за это. Поэтому и существование такого антирелигиозного журнала, как «Кандид», было эфемерным.

Тем более что талантливо ведущийся журнал имел успех: первый номер — четыре тысячи экземпляров, второй — шесть, а третий — пятнадцать тысяч! Но судьба нового «Кандида» оказалась сходной с судьбой произведения Вольтера. Его первое издание было сожжено кальвинистскими властями на одной из площадей Женевы. Бланкистский «Кандид» просто запретили после восьмого номера. В качестве предлога использовали публикацию статьи на социальную тему, а также «оскорбление» официального религиозного культа. Кроме главного редактора Тридона, к суду привлекли трех сотрудников редакции: Васье, Тюрпена и Понна. Они получили разные сроки тюрьмы, от одного до шести месяцев, и штраф по сто франков. Во время судебного процесса имя Бланки даже не было произнесено. Однако в результате обыска в редакции обнаружили бумаги, которые могли использовать для нового преследования Бланки. Поскольку продолжал действовать пресловутый закон об общественной безопасности, Бланки, находившегося в больнице Неккера, сослали бы куда-нибудь, вроде проклятой Кайенны. Ему оставалось отбыть еще три месяца, и были основания опасаться, что так может случиться именно в день освобождения. Лакамбр советует Бланки принять меры предосторожности. Надеяться на снисходительность императорских властей глупо. Значит, необходимо организовать побег!

Еще до запрещения журнала Бланки стал посещать его сосед и друг по Бель-Иль — Казаван. Трудно было найти лучшего собеседника для обсуждения плана побега. Ведь у них был опыт, правда, плачевный. Но тем более он поучителен, ибо побуждал к особой осмотрительности. Главное, чтобы в больнице Неккера как можно дольше не узнали о побеге. Необходимо хотя бы несколько часов. Вспомнили практику подготовки побега в Бель-Иль, когда охрану долго приучали не обращать внимания на заключенных. Поэтому Бланки стал уходить из палаты, когда ему приносили еду. Сначала его принимались разыскивать. Но он всегда оказывался прогуливающимся где-либо поблизости. Поэтому ему оставляли ужин, даже если его не было в палате. К счастью, здесь служили не опытные полицейские стражники, а более доверчивые монахини.

Побег назначили на воскресенье 27 августа 1865 года, в день приема посетителей. Пришли два брата Левро с другом-студентом Ламблином. Затем явился Казаван. Закрыв дверь палаты, немедленно взялись за работу. Леон Левро коротко обрезал волосы Бланки, сбрил ему усы и бороду. Бланки совершенно преобразился, и друзья ее удержались от смеха. Смеется и сам Бланки, взглянув на себя в зеркало. На него еще надевают светловолосый парик.

Но вот кончается время, отведенное для посетителей. Слышно, как по коридору удаляются гости, навещавшие других больных. Первым из палаты выходит Ламблен, за ним Бланки, который разговаривает на ходу с Леоном Левро. Замыкают Эдмон Левро и Казаван, который в дверях задерживается и громко говорит, обращаясь к пустой комнате:

— Да, да, как договорились, дорогой друг. Я приду в четверг!

Вся группа спокойно проходит мимо охранника, который не узнает Бланки. Теперь надо подождать где-то около Северного вокзала отхода поезда, билет на который уже купили. Бланки прогуливается некоторое время по Севастопольскому бульвару и лишь за две минуты до отхода поезда является на перрон, заходит в вагон, и поезд трогается.

Неужели успех? Значит, никто ничего не заметил? Но это было не так. Сразу после ухода Бланки в его палату зашла молодая монахиня. Позже она расскажет племяннице Бланки, что увидела на полу бороду и волосы Бланки. Но она не сказала никому ни слова. Только на другое утро обнаружилось все, и директор больницы Демазьер сообщил о бегстве в полицейскую префектуру...

Но Бланки был уже далеко. В Брюсселе. На свободе.

Неудачи преследовали Бланки всю жизнь. Чего стоят злосчастные попытки бегства из тюрем Мон-Сен-Мишель и Бель-Иль! И вот наконец успех. Может быть, его шестидесятилетие окажется переломным в судьбе Бланки? Действительно, никогда еще он не пользовался такой любовью и преданностью своих последователей. Возникает бланкистская партия! Естественно, он хочет, чтобы все знали, как ошибались те, кто говорил, подобно Прудону, что над всеми его начинаниями тяготеет проклятие. В 1860 году, когда Бланки вернулся в Париж, Прудон злобно заявил, что неисправимый авантюрист постарается затеять новое преступление. Однако, утешался этот «социалист», «любое предприятие, с которым Бланки связывает свое имя, обречено на неудачу».

Бланки знал, насколько широко распространено это мнение. Поэтому он спешит оповестить о своем успехе. Перед отъездом в Брюссель он написал открытое письмо в парижские газеты, помеченное «Париж, 28 августа», которое было напечатано. Бланки объясняет мотивы своего побега и разоблачает беззаконие властей. Когда он подал апелляцию, то суд должен был по закону рассмотреть ее в 41 день. Но дело затянули на 142 дня. Поэтому, пишет Бланки, «вместо четырех лет я провел в заключении четыре года и шесть месяцев... Я не хотел еще дольше подчиняться беззаконию».

На первый взгляд письмо Бланки вызывает странное впечатление. Неужели он хочет показать пример уважительного отношения к закону и убедить, что его побег не является нарушением законности? Но это смешно, ибо вся деятельность Бланки была не только отрицанием законов Империи, но и самого ее существования. В действительности письмо оказалось результатом чисто психологического рефлекса, с одной стороны, расчета и предусмотрительности — с другой. Прежде всего он хотел дать знать всем, особенно своим сторонникам, что он не только существует, но исполнен решимости продолжать борьбу. Ведь известие об удачном побеге неизбежно привлекало больше внимания, чем десятки статей в каком-нибудь журнале вроде «Кандида». Вездесущая полиция несокрушимой Империи снова осталась в дураках!