Вадим Кожевников - Годы огневые

Снова разлив голосов…

1931 г.

Над Мокринским переулком даже было мало болотистого серого неба. Только грязь мостовой тучнела и бухла, назревая едкой вонью, стекавшей сквозь щели стоявших на отлете уборных. Мостовая была погребена под грязью. В некоторых местах виднелись вывороченные булыжники. Однажды здесь захлебнулся отравившийся денатуратом нищий. Так вот, когда он лежал лицом вниз, то так же торчал его затылок, как эти вывороченные булыжники, только по бокам мерзли два белых уха. Нищего звали Никитой, у него была жена, работавшая где–то кухаркой.

Грязь втягивала ноги прохожих, туго брала в засос, звонко чавкала, как за едой Иван Васильевич, домовладелец и почетный гражданин, носивший новые галоши на красной подкладке.

Дома были мусорные с нахлобученными, жестяными, изъеденными желчью ржи крышами, облепленные пристройками и сараями.

Темные тусклые заводы вязли в тесном кольце таких переулков, и жили здесь люди босой голодной жизнью, задавленные гнилой рухлядью империи российской.

Колька Гусев, распузыренный в буро–зеленые галифе, с волосами, бурлящими на крутом затылке, носился, задыхаясь, по Заводскому переулку, бывшему когда–то Мокринским. Ему приходилось молниеносно взбираться с этажа на этаж, приклеивая в коридорах на лоснящихся свежей краской стенах весело орущие лозунги:

«Посадим СССР на автомобиль».

«Интересы народного хозяйства и обороны страны требуют решительной и неослабленной борьбы с бездорожьем».

«Без организованной общественности немыслимо разрешить огромную проблему дорожного строительства».

Колька как член миллионной организации Автодора решил активизировать методы работы Гордорстроя.

Когда он обращался в комхоз, ему отвечали там с неуязвимой любезностью, что Заводский включен в план и будет иметь свою асфальто–бетонную мостовую. Но сейчас нет лишних рабочих, чтобы разобрать мостовую и приготовить место для заливки бетона.

Колька великолепно знал, что за пятилетку решено одеть в асфальто–бетонные одежды скорченные, задушенные пылью дороги на протяжении 3000 километров, не считая десятка миллионов квадратных метров уличных покрытий, и что по пятилетнему плану предположено израсходовать пять миллиардов на дорожное строительство. Девятьсот тысяч автомобилей к концу пятилетки потребуют дороги.

Но все же, как с Заводским? Колька стучал в двери домов, совал в руки жильцам бумажку и бежал дальше. На бумажке было написано:

«Дорогой товарищ, 1‑го октября 1931 года реконструированный автогигант АМО, прошедший крепкую боевую подготовку, завод втуз, давший стране тысячи высококвалифицированных рабочих, входит в строй индустриальных гигантов. В 1932 году завод должен дать стране двадцать пять тысяч грузовиков, не считая автобусов. Машины требуют дорог. Лучший подарок заводу — это километры новых дорог. И потому, товарищ, не откажи прийти 10/Х на субботник, устраиваемый молодежью Заводского переулка в подарок заводу».

Колька ежеминутно с беспокойством, словно прислушиваясь к пульсу, взглядывал на ручные часы. До 6 часов он должен был обегать весь переулок. Потом в клуб за оркестром.

Вот он очутился перед рыхлым одноэтажным домишком, со стен которого краска слезала желтыми отсыхающими струпьями. Толкнул дверь и, пробравшись сквозь темный вонючий коридор, постучал в другую дверь. Дверь открылась, и он очутился в комнате с грузными грязными стенами, наполненной бесформенным скопищем выродившихся, никому нс нужных вещей. Его встретила гражданка Антипова, ходившая с вечно раскрытым ртом, задыхаясь под тяжестью накопленного жира, свирепо ругавшаяся в очередях и плакавшая дома басом. Муж ее занимался на Сухаревке «немножко» торговлей. Через секунду Колька оказался на улице, скомканная бумажка приглашения на субботник вылетела ему вслед вместе с рзволнованными воплями гражданки Антиповой.

Колька обошел все дома. Задание выполнено, и, за исключением нескольких лишенцев, все дали подписку — явиться на субботник.

Голубые прозрачные столбы света от прожекторов растворили переулок в белом сиянии. В высоком просторном небе плавала белая, словно подернутая салом луна, как будто трепетавшая частой судорожной дрожью от дробного звонкого грохота булыжника, выламываемого под задорный грохот оркестра из мостовой. Колька носился среди работающих потный и грязный с записной книжкой в руках, кричал осипшим голосом, кому–то отдавал распоряжения, суетился, но работа шла споро и дружно, и никто в поощрениях не нуждался. Весь налившись багровыми жилами, печник АМО Морозов выламывал, повиснув на ломе, сразу штук по 10 булыжников. Он рассерженно сопел носом, когда камень не поддавался, но если крутым рывком он сразу выворачивал целую кучу, то его лицо расплывалось широкой улыбкой, и он, оглядываясь на ребят, подмигивая, говорил:

— Вот как мы.

— Молодец, дядя Семен, жми, а мы догоним, — кричали ему в ответ ребята.

Мостовая мякла землистым покровом, серые горки булыжника складывались аккуратными горками по бокам. Еще оставалось несколько взмахов лома и конец — работа сделана.

Уже бледнела синь, потоки света прожектора таяли в предутренней серости. Но оркестр весело отгонял усталость, и, когда все кончили, долго еще не хотелось расходиться по домам.

Утром в переулок вползла, оглушительно грохоча, тучнея голубым барабаном, бетономешалка на гусеничном ходу. Ее быстро развернули, в распростертый на земле широкий ковш подоспевший «фиатик» всыпал порцию трескучего щебня, приправленного песком и цементом. Ковш, взметнувшись на хоботе стрелы, отправил весь состав в заурчавший барабан. Бетономешалка пошла полным ходом.

Улица переулка была бережно закутана рогожами. Рогожи еще сверху были прикрыты досками, чтобы не скучивал ветер. Прохожие осторожно обходили укутанную дорогу, цемент стыл медленно, чтобы потом образовать покров бронебойной крепости.

Колька каждый день заглядывал под рогожи, пробуя, долго ли осталось ждать до заливки асфальтом.

— Ну, как, — спрашивали ребята на заводе, — скоро?

— Скоро, — отвечал Колька, — уже укулупнуть нельзя.

Опять в переулке пылали голубые огни прожекторов, степенные, грузные автокары, теплясь влажным дыханием сот радиатора, сбрасывали на дорогу черные горячие горы асфальтной массы. И снова мчались за новой порцией. Два восьмитонных моторных катка с упоением уминали ее, и она выползала из–под них чернокожей глянцевой лентой.

К утру все было окончено. Машины отгрохотали на новый участок, дорога осталась одна, излучая слабые остатки тепла. Поверхность ее сейчас имела голубоватоматовый оттенок от осыпи минерального порошка.