Вадим Кожевников - Годы огневые

С глухим грохотом падают свежеиспеченные чугунные батоны в платформу. Мульды, перевернувшись, скользят под пол. Там пыльная известь растворяется в слякотном тумане пара, разбрызгивается форсунками по обожженной внутренности мульды и моментально засыхает тонкой пленкой. Мульды бегут дальше, выбеленные, обливаясь приятным прохладным ливнем, готовые снова принять в прикрытые спасительной коростой извести внутренности едкую расплавленную чугунную массу. Разливная работает блестяще. Чушки идут равновесомые, по 50 кило каждая, брак — ноль.

Козлам на литейном дворе оторвали голову.

Комсомол Краматорщины дерется за 10 миллионов тонн чугуна.

1932 г.

Словом, мы сейчас очень заняты, очень спешим и торопимся. У каждого из нас имеется свой календарный план, но он таит большие провалы между работой и собраниями, и эти провалы мы стремимся заполнить хорошо организованным отдыхом. Желание это вполне справедливое и естественное. И вот в выходной день, начитавшись до ломоты в глазах, часам этак к 7 вечера откладываешь в сторону книгу и, еще раз умывшись, облачаешься в белую сорочку. С трагическим лицом удавленника с трудом затягиваешь перед зеркалом узел галстука, потом садишься, неловко растопырив ноги, чтобы не помять острые складки брюк, на стул и, страдая, предаешься раздумью.

Перебрав ряд увеселительных возможностей, ты их отвергаешь либо в силу их финансовой сложности, либо же просто потому, что они не отвечают сегодняшнему настроению. Постепенно ты набредаешь на простую, мало оригинальную, но уютную мысль: пойти в клуб.

Шагая с вкусным хрустом по белому снегу в новых парадных галошах, ты предвкушаешь удовольствие встречи с приятелями, продумываешь заранее остроты и шутки и торжествующе улыбаешься подмороженной сини неба, украшенного опрятными звездами.

Клуб сияет гранью стекол во тьме ночи, как шикарный океанский пароход или как огромная люстра, прикрепленная голубой колонной прожектора к заклепке луны. Твои уши волнует музыкальное, правда, несколько затхлое, но все–таки благоухание кекуока. Ты уже видишь просвечивающий сквозь толщи стен профиль Лиды или Лизы с бодро вздернутым носом, посыпанным лиловой пудрой. Сквозь музыкальную икоту начинаешь различать ее рассыпчатый «такой милый, такой славный» голос. Ты стремительно взлетаешь по ступенькам клуба. На равнодушное требование контролера ты шикарным движением вырываешь из бокового кармана бумажник, вытаскиваешь книжку члена клуба и уже пытаешься поймать свой отраженный облик в холодном стекле зеркала, как рука контролера преграждает твой путь и тот же неумолимый голос отдает тебя в плен отчаянию: «Сегодня по специальным билетам; отойдите, гражданин, с прохода и не мешайте проходящей публике».

Ты судорожно раскрываешь членский билет, показываешь листки, пестро залепленные марками. Ты лепечешь дрожащим голосом, что тобою, дескать, все членские взносы уплачены, о том, что ты ударник. Ты начинаешь робко умолять, чтобы тебя пустили внутрь повидать товарищей, может, они достанут билет, ты предлагаешь в залог того, что непременно вернешься, все документы, ты нежно уверяешь, что вовсе не собираешься попасть в зрительный зал, а хочешь только сыграть одну–две партии в шахматы с приятелем, пойти в комнату отдыха и посмотреть там новые журналы. Но контролер непоколебим, он равнодушен к твоему смятению и отчаянию.

Наконец ты требуешь зав. клубом, тебе его обещают прислать. Ты стоишь в холодном оцепенении у холодной стены, твои уши стонут от трагической боли последнего звонка. Ты погиб!

Но вот увидел знакомый, родной облик Захара Икуткина, культмасса твоего завода. Он стоит в счастливой позе перед зеркалом. «Захар Петрович, — говоришь ты, извиваясь от умиления и надежды, — у вас лишнего билетика нету?» Захар Икуткнн вытягивает из мрачной бездны своего кармана пачку билетов, с бездушной медлительностью протягивает тебе десяток и мило спрашивает: «Хватит? А то их у меня — прямо карманы портят». Ты восторженно хватаешь билет, даешь контролеру оборвать корешок и несешься в раздевалку.

Сегодня семейный вечер. В клубе необычайно много народу. В фойе организовались танцы. Лица у всех оживленные, улыбающиеся. Ты тоже подчиняешься общему веселью и протискиваешься сквозь кольцо зрителей. Пары кружатся в вальсе с серьезными сосредоточенными лицами, в нужных местах они энергично друг другу улыбаются. Специальные дежурные по клубу подозрительно следят за осуществлением правильной методики танца. И если какая–нибудь парочка позволит себе что–либо, намекающее на нечто фокстротное, такую парочку за злостную контрабанду дежурные демонстративно изгоняют.

Ты стоишь и смотришь; постепенно ритм танцевальной музыки начинает отождествляться у тебя в голове с грохотом телеги, несущейся по булыжной мостовой. И ты покидаешь танцующих.

Но предположим, что ты не умеешь танцевать, а ведь тебе хочется, ведь танцы — великолепная штука. Ты присоединяешься тогда к группе физкультурного танца и здесь под руководством утомленного до хрипоты инструктора быстро овладеваешь чересчур уж несложной техникой физкультурного танца. Ты приседаешь, хлопаешь в ладоши, вращаешься на одном месте, взявшись за руки, скачешь в хороводе — в общем, целиком подчи–няешься произвольной импровизации инструктора. Но постепенно усталость овладевает тобой, и ты начинаешь ощущать, что в физкультурном танце уж что–то слишком много «непосредственного». Тебе надоело подражать подчас очень целепым движениям. Ты хочешь, что называется, «показать себя»; может быть, ты умеешь декламировать, может быть, ты даже пишешь стихи и тебе их хочется прочесть вслух, может быть, ты хороший физкультурник. В общем, в каждом человеке имеются несметные скопища различных способностей, и ими хочется поделиться с окружающими.

Блестящие мастера самодеятельности и веселья — -это массовики. Но не все клубы сумели правильно оценить это. Массовиков нужно иметь во всех кружках, иначе работа кружков будет протекать в мистической неизвестности. Взять к примеру фотокружок: ну что бы, казалось, в его работе можно было внедрить в массы, кроме хорошо или плохо исполненной продукции? А технику самого дела вы забыли? Разве нельзя на любом вечере вынести фотоаппаратуру в фойе к людям и здесь производить съемку, тут же проявляя и печатая карточки, объясняя сущность этого дела? Разве это не было бы лучшим выходом из пределов комнатной замкнутости работы кружка? Уличные бульварные фотографы, работающие с магической таинственностью возле своих ящиков, собирают вокруг себя кучи зрителей. Значит, не всем знакома техническая сущность фото.