Вячеслав Огрызко - Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове
- Название:Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Литературная Россия
- Год:2007
- Город:Москва
- ISBN:978-5-7809-0078-8
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Вячеслав Огрызко - Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове краткое содержание
Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
С начала до конца в поэзии Кузнецова отчётливо прослеживается идея связи: связь поколений, связь времён, связь земного и небесного, поэта и его народа. На этой, последней — вечной, наверно, в русской культуре теме «Поэт и народ» — следует остановиться чуть подробнее: очень уж любили наши критики писать об индивидуализме и гордыне Кузнецова. Мы со школьной скамьи знаем, какой это важный момент в самоопределении русского поэта:
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
Я призван был воспеть твои страданья,
Терпеньем изумляющий народ.
Именно «призван», потому что это как бы уже и не вполне зависит от сознательного выбора и воли поэта: это призвание, поручение, задание. Попробуем внимательнее прислушаться к разъяснениям самого Кузнецова: «Я родился в прозаический XX век… И в нём оказался только один богатырь — русский народ. Но это богатырь, так сказать, рассредоточенный. Его нужно было сфокусировать в слове, что я и сделал. Человек в моих стихах равен народу» (здесь нет гордыни, ведь не только с величием народа соединяет себя поэт, но и с моментами его тяжелейшего духовного распада: «Я уже не поэт, я безглавый народ»).
У Кузнецова своё видение «призванности»: когда «враги и друзья ударили в сердце народа» — они попадают в поэта:
Над бездной у самого края
Шагает от ветра народ.
В нём рана зияет сквозная,
И рана от ветра поёт.
«Неподкупный голос» народа — теперь же открытая рана, которая поёт «от ветра», — то есть ненамеренно, как бы сама собой.
Может быть, не случайно так вышло, что во время армейской службы Кузнецов был связистом. И уже точно неслучайно в его поэзии возникает образ «связиста»: именно бывший связист передаёт нашим поколениям наказ «отцов»: «Спасите наши имена! Спасите наши времена!.. Одни вы — не спасётесь!» (стихотворение так и называется — «Связь»). Другой связист (из «Сталинградской хроники», 1995 г.), который замыкает своим телом оборванную связь полка, предстаёт для поэта высоким символом: в восстановлении разорванной связи горнего и дольного он видит высший смысл и назначение своей поэзии:
Был бы я благодарен судьбе,
Если б вольною волей поэта
Я сумел два разорванных света:
Тот и этот — замкнуть на себе.
Может быть, в этом и есть призвание поэзии вообще и высшее достижение поэта: восстановить «связь», не дать угаснуть отсвету небесного в вещах земных. Это ставили сознательной целью символисты, но, видимо, у каждого подлинного поэта живёт тревога об омертвении, остывании земного, лишённого «подпитки» «высших смыслов». Эта тревога пронизывает поэзию Рубцова:
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес.
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы…
Если «над нами» не будет «таинственной силы», под нами — земной глубины, тогда остаётся «всё понимая, без грусти» брести в обессмысленном мире (ужас бездуховного «понимания» перекликается с «улыбкой познанья» кузнецовского «дурака», разъявшего тайну («Атомная сказка»).
Поэтому так притягателен для Рубцова образ Дионисия, узревшего «что-то Божье в земной красоте».
Общее для многих поэтов чувство «связи» у Кузнецова усугубляется его особой — глубокой и упорной — верой в поэтическое слово, в его право и власть, в том числе в реальность победы слова над злом («Всех затворил словами крепче замков и тут, Вот они, на бумаге, вот они, тут как тут!»). Рыцарской защите поэзии, её права и правоты, посвящено одно из самых последних стихотворений Кузнецова «Поэт и монах». «Монах» категорически утверждает изначальную греховность искусства («Искусство — смрадный грех»), «Поэт» вступает в спор, имея на своей стороне всё то же чувство «связи», отражение небесного в земном:
Но Богу дорог каждый злак,
Ведь каждый злак — улыбка Бога.
Отрицая «осязательность», монах, по мнению поэта, отвергает Боговоплощенье. Впрочем, Кузнецов в каком-то смысле снимает глубокую, сущностную антиномию: монах-то оказывается в конце концов и не монах вовсе, а скорее некая бесовская сила, и расточается в прах при имени Христа, «…и ходит страшным ходуном свистящий прах перед поэтом».
Нужно внимательно всмотреться в творческий путь Кузнецова, чтобы ясной стала закономерность его итога — того глубочайшего открытия, которое и позволило поэту решиться на подвиг, — поэму о Христе. В поэме и в ряде поздних стихотворений явственно ощущается глубокая потрясённость человека своим личным открытием, как итогом трудного пути. Отсюда настойчивость его призыва и право на него:
Полюбите живого Христа,
Что ходил по росе
И сидел у ночного костра,
Освященный как все.
А без этого —
Ваша вера суха и темна,
Вы разрыв, а не связь.
Мотив «связи» настойчиво возникает на всём протяжении его творчества.
Соотнесённость земного и небесного чаще воплощается в трагические чувства: «Это снова небесная битва отразилась на русской земле» (93-й год). И подвиг солдата как бы совершается одновременно в двух планах:
Там, на небе, меж злом и добром
Дух твой светлый рванул напролом
На мятежное вражье светило.
А на нашей на грешной земле
Твоё тело внизу на земле
Тот небесный рывок повторило.
Один из любимых образов-символов Кузнецова — «вздох» — по сути тоже образ «связи»:
Все вздохи и стоны возносятся к Богу,
Все вздохи и стоны твои.
В стихотворении-притче «Молитва» умирает последний старец, от него остаётся только вздох, но «как прежде, молится сей вздох сквозь дождь и снег».
Мотив «покаяния» усиливается в поздних стихах Кузнецова («Стыд и скорбь моего окаянства / Стали тягче небес и земли») и его покаянный вздох следует тем же общим путём:
Покаяния вздох покидает
Эту землю для горних высот,
Где, быть может, архангел поймает
И до Бога его донесёт.
(Собственный «вздох» поэт позволяет себе сопроводить лёгким оттенком шутки.)
Нельзя не заметить в некоторых поздних стихах Кузнецова сгущающуюся смертную тень. А вместе с тем — всё отчётливей проступает образ светлой печали — уже как бы за гранью и природных бурь, и гражданских битв, а если воспользоваться его замечательным образом-оксюмороном — «после вечного боя» (название одного из его сборников). Это как бы просветление «по ту сторону боли» (так определял Б. Поплавский общую ноту поэтов своего крута): это не значит, что боль изжита и преодолена, она продолжает жить в душе и обостряет чувство подлинного, «должного» бытия, «где вещи мира источают Бога».
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: