Геннинг фон-Бассевич - Записки о России при Петре Великом, извлеченные из бумаг графа Бассевича

Царь не удовольствовался оказанием герцогу Голштинскому всевозможного внимания и дружбы, — он поручил еще Шафирову сообщить ему инструкции, данные Остерману для переговоров с Швециею. Там между прочим сказано было: что мир решительно может состояться только под условием признания его королевского высочества наследником короля и королевы и обязательства со стороны Швеции действовать за одно с Россиею для возвращения ему Шлезвига. Кроме того, остров Эзель был отдан герцогу на содержание стола и экипажей, с правом поручить кому либо из его дворян управление доходами с этого места.

Такие блистательные знаки расположения сделались скоро известными и даже были преувеличены молвою, которая в Швеции произвела потрясающее действие и вполне удовлетворила ожиданиям царя. Тайные приверженцы герцога снова начали поднимать голову, и от закваски, брошенной в народ смелостью резидента Гёпкена, казалось, готово было произойти брожение. Король, с первой же минуты встревоженный опасностью такого положения дел, удвоил старания о заключении мира. Но царь проник его побуждения. Не стесняясь английским флотом, готовившим свое обычное появление в Балтийском море, он повелел произвести новое опустошение берегов Швеции, дабы усилить надежды доброжелателей герцога и опасения правительства. Поняв однако ж намерения короля Шведского, он в свою очередь был проникнут последним. Король этот, не отличавшийся всеобъемлющим умом, но глубоко проницательный и тонко скрытный, понял, что ему для спокойного обладания престолом и обеспечения своей фамилии пути к последнему, необходимо только согласиться на уступку России тех самых выгод, какие царь надеялся получить в правление его соперника. Поэтому королевским уполномоченным в Финляндии предписано было уступать в чём бы то ни было, но упорно сопротивляться внесению в мирный трактат хотя бы и малейшего намека в пользу герцога Карла-Фридриха. Сенат, руководимый Арведом Горном, подтвердил им тоже самое. Они повиновались с такою точностью и были так усердно поддерживаемы г. Кампредоном, что Остерман написал наконец царю: что нужно отказаться от всякого требования на пользу герцога Голштинского, или лишить монархию славного мира, который был бы венцом могущества его царского величества и доставил бы ему возможность окончить его дивную статую. Это был намек на остроумный девиз монарха, выставленный впоследствии на одном из щитов в его погребальной процессии. Он изображал ваятеля, высекающего из грубого куска мрамора человеческую фигуру и почти до половины окончившего свою работу.

Возвеличение империи, распространение торговли, водворение добрых нравов среди народа, — вот что по истине было единственною или по крайней мере главною целью монарха, к которой всё другое присоединялось только случайно. Между тем ему тяжело было пожертвовать ей принцем, который отдал свою участь в его руки, и он намеревался удвоить усилия оружием и переговорами, чтобы как-нибудь ввести интересы герцога в состав мирного трактата. Но несчастное стечение обстоятельств отклонило его от этого. Из Азии получены были секретные донесения, что турки, желая воспользоваться смутами в Персии, готовятся завладеть частью этого государства и даже Дербентом, пограничным городом, который открывал им вход в Россию и давал возможность затруднять её торговлю на Каспийском море. Не желая ни предоставлять им выгод столь опасных, ни вдаваться ради того в жестокую войну, царь решился отвести удар, не вступая с ними в прямое столкновение, и сам завладеть провинциями, на которые они рассчитывали, прежде чем войска их выступят в поход. Но к экспедиции этой следовало приступить безотлагательно. Она требовала всех его сил, может быть, даже его личного участия. Мир с Швециею поэтому делался необходимым. Нужно было спешить его подписанием, иначе военные приготовления могли преждевременно обнаружить новые замыслы, и тогда шведы, узнав об них, возвысили бы тон и заставили бы царя, во избежание двух войн на двух противоположных концах империи, странным образом изменить уже предписанные условия мира.

И вот несчастный герцог покинут. Для ускорения мира, об нём не только умалчивают, но в статью 7-ую мирного трактата заносят даже косвенное отречение от всякого предприятия в его пользу относительно престола. Такой оскорбительной неудачи он никак не ожидал. Молчание царских министров об успехах переговоров заставляло уже его приближенных подозревать кое-что. Но их и самого герцога забавляли любезностями всякого рода, избегая огорчить его высочество достоверностью его несчастья до того самого дня, когда герольды публично возвестили о заключении мира. К герцогу явился камергер с простым извещением об этом событии, без всякого сообщения каких либо подробностей.

Человеку с благородным характером не следовало переносить такого злополучия с покорною и холодною умеренностью; еще менее следовало ему являться при торжествующем дворе в роли печальной жертвы его веселия. Герцог остается безвыходно в своих покоях [64] Торжество Ништатского мира происходило 22 октября 1721 года. Из Берхгольца (Русский перевод И. Ф. Аммона, I, стр. 195) видно однако, что герцог голштинский участвовал в увеселениях этого дня. П.Б. , а Бассевич, приняв веселый вид, отправляется, чтобы сказать царю: что он приносит ему поздравления его королевского высочества и просит удовлетворить нетерпению герцога сообщением условий, выговоренных в его пользу согласно обещанию его царского величества. Царь, окруженный вельможами, явившимися с поздравлениями, милостиво отвечал: что в настоящем случае Небу не угодно было предоставить ему свободу действовать так, как бы он хотел и должен был действовать; но что примиренный с Швецией, он надеется лучше соблюсти выгоды его королевского высочества, чем прежде, и снова повторяет свое обещание не оставлять его. «Желаю, — сказал со вздохом министр, — чтобы это новое обещание было прочнее всех прежних, вследствие которых государь мой приехал наконец облобызать могущественную руку, ему поданную; что касается до меня, то я умру с отчаяния, что имел простоту поверить существованию такого смертного, на слово которого можно бы было положиться, и что привез в Россию потомка Вазы только для того, чтобы быть там игрушкою политики». Меньшиков и Шафиров побледнели от страха и ждали, что друга их тотчас арестуют. Но нисколько не обнаруживая гнева, царь сказал, обращаясь к собранию: «Надобно быть снисходительным к заблуждениям истинного усердия; я желал бы, чтобы и все служащие мне имели его столько же». Потом, приказав подать себе большой бокал, произнес: «Вот смотрите, благородный человек, это пью я за здоровье вашего государя; я сумею, когда придет время, разуверить вас и заставить не сожалеть, что вы привезли его ко мне». Затем он тотчас приказал Шафирову ехать с Бассевичем к герцогу и сказать там всё, что нужно. Шафиров изложил непреоборимые препятствия, которые Небо и люди противопоставили добрым намерениям монарха, который, рассудив, что он может умереть, также как и его королевское высочество, и что в том и другом случае усилия войны, продолжавшейся 21 год, пропали бы даром, не мог по совести не воспользоваться благоприятными обстоятельствами для заключения мира, столь выгодного государству, Богом ему вверенному, и которым он обязан был не пренебрегать из опасения навлечь со временем на свою могилу нарекания потомства, от которого ждал себе благословений. После того министр представил уверение, что его царское величество, имея теперь свободные руки, вырвет Шлезвиг у Дании, и что назначая герцогу одну из принцесс, своих дочерей, сделает для него непременно всё, что только не будет противно благу государства, о котором он должен пещись больше, чем о своем семействе и о самом себе. Едва Шафиров окончил свою речь, как царские камергеры Нарышкин и граф Пушкин явились к герцогу с приглашением на празднества по случаю мира. Он отвечал им очень любезно, что если не может радоваться успехам в своих собственных делах, то порадуется за его царское величество и за окончание пролития крови русской и шведской.