Александр Солженицын - Ленин в Цюрихе. — Париж: Ymca Press. 1975

Уже то, что Парвус так горячо настаивает, — показывает, что хочет тебя использовать.

— Так как же, Владимир Ильич? Пришло время действовать!

(О, понятен ваш план! Вы выступите сейчас объ­единителем всех партийных группировок плюс ваша финансовая сила плюс ваш теоретический талант, и вот вы — вождь единой партии и Второй революции? Снова?!)

Но — из глаз невычитываемых, но с губ непро- шевельнувших, но через лысоту непроницаемого кот­ла, — с проницанием тоже нерядовым, вырвал Парвус ленинские мысли, развернул, прочёл и ответил с боко­вого захода:

— Почему и предлагаю я вам ехать в Стокгольм: чтоб вы сами руководили от начала и до конца. Вы мо­жете мне никого не называть, ничего не открывать — только берите деньги, листовки, оружие — и посылай­те! Я, — вздохнул Парвус с ослаблением, измотаешься ж в этих политических переговорах, — я, Владимир Ильич, — не тот, что десять лет назад. Я — в Россию не поеду. Я — считаю себя немцем теперь.

(Тем подозрительней. А что ж он всё — о России?)

— Мне только нужно, чтоб выполнен был План.

...Только может быть и План — мы понимаем

неодинаково?..

Ртутно-неуловимый, ни в руки, ни в аргументы:

— Это значит — как и вы, открыто измараться о германский генштаб? Революционер-интернациона­лист этого себе позволить не может.

Раза два еще загребя, загребя обеими руками, привалился к собеседнику непробиваемому:

— Да не марайтесь! Не надо! Эту грязь — я беру, я взял на себя. А вам — даю чистые миллионы. Только — подайте мне трубы, по которым их лить. Только сплетём наши подземные, подводные, тайные нити — и мы взорвём Вторую русскую революцию!! А??

И глазами, где ум не потратил себя ни на радугу красок, ни на ресницы, ни на брови, — бесцветным концентрированным умом — проникал, хотел понять: отчего же — отказ?

Но в ленинские глаза, бурящие, выкапывающие, нельзя было войти, как нельзя войти в шило.

Двумя шильцами, двумя шильцами и с усмешеч­кой косенькой — недоверчивой, угадчивой и опровер- жительной, встретил Ленин такой заман:

— И для этого, вы сказали, — шелестел его голос ехидно, — примирительная конференция в Женеве? Будем примиряться? С меньшевичками? — И откинул­ся, как отброшенный, еще б и дальше, да спинка кро­вати держала: — Да вы что?!? Что значит — прими­ряться ? Уступить меньшевикам ??? — Встряхами головы как бил, как бодал: — Ник-когда! Низ-зачто! С меньшевиками? Да пусть лучше царизм стоит еще тысячу лет, но меньшевикам — не уступлю ни миллиметра!

Да он вообще — социалист ли?!.

А Ленин еще доканчивал молча удары головой. Добивал кого-то. Договаривал что-то — со всею ярост­ной мимикой, но — беззвучно.

Нич-чего Парвус понять не мог. Всё-таки, ехал — такого не ждал. Великий неутомимый и самый край­ний революционер при самой лучшей ситуации, при всех выстланных ему услугах — и не хотел делать революцию??.

Уже теряя надежду, уже так просто:

— Но для чего же тогда двадцать лет этих теоре­тических сражений, разграничений? Где же ваша по­следовательность? Вы готовили подполье? Вот ему луч­шее применение, другого такого не наступит во всю вашу жизнь! Что же вы, роль играли?

А у того — не замкнутся губы, аргументы всегда в десятках: '

— Будем ли упрекаться в непоследовательности? Вы тоже говорили: кучка не может принести револю­цию массе. А сейчас?

Свесился, свесился Парвус, подбородком с головы, головою — с шеи, шеей — с туловища, руки между колен.

— Да-а-а-а...

Отказом Ленина Великий План казался почти раз­рушенным.

— Ну что ж... Хорошо... Плохо... Времени оста­лось мало... Значит, буду создавать собственную орга­низацию.

Просчитался Ленин! Пожалеет когда-нибудь.,

— Хоть уступите мне кого-нибудь? Нашего обще­го друга?

(Рвать мостов не надо, ссориться не надо, Парвус еще ого как пригодится.)

— Кого это?

— :Ганецкого.

— Берите.

— Чудновский, Урицкий — у меня уже там. Бу­харина?..

— Не-ет, Бухарин не для этого.

— Так. А — сами в Скандинавию? Быстро пере­везу.

Шилыда-глаза:

— Нет. Нет, нет!

Тяжело-тяжело мешку себя таскать. Тяжело вздох­нул, от души:

— Да-а-а... А еще была, всей жизни моей мечта, и вот теперь по средствам доступно: выпускать свой собственный социалистический журнал. — Силился гордо закинуть одутловатую голову, повторить отваж­ного, горячего, с кого пошло: — „Колокол"!

Yx-хнула, бух-хнула кровать их четырьмя ножка­ми, опустясь на сапожников пол.

50

Удачливый подпольщик — не тот, кто прячется под полом, как мышь, избегает света и общественного движения. Удачливый находчивый подпольщик — са­мый деятельный участник всеобщей естественной жиз­ни с её слабостями и страстями, он — на виду, в жизненном кипении, и занят чем-то понятным для всех, и допустимо ему тратить на эту повседневную деятельность большую часть времени и сил, — а глав­ная тайная деятельность его течёт рядом и тем успеш­ней, чем она органичнее связана с открытой повсед­невной. В этом высшая простота: тайное дело делать в простой связи с открытым.

Так это понимая (у Парвуса невелик был опыт подполья — несколько месяцев 1905 года, после раз­грома Совета и до ареста, потом после ухода из ссылки и до ухода заграницу), а еще более понимая, что есте­ственно заниматься человеку именно тем, к чему его влечёт, в чём его призвание и дарование, — Парвус после разрушительного отказа Ленина в мае 1915-го делать революцию совместно и берясь теперь за всё то один, придумал, да даже не придумал, а как дыха­ние это к нему пришло: что он и его сотрудники будут заниматься в первую очередь и главным обра­зом коммерцией — а революция будет к ней при­стёгнута.

И тем же летом он создал в нейтральной Дании, сохранившей первую привилегию свободного западно­го государства свободно торговать, — Импортно-Экс­портное бюро, которому и естественно было теперь начать торговлю с фирмами любого другого государ­ства — Германии, России, Англии, Швеции или Нидер­ландов, брать где что выгодно и продавать, куда вы­годно. Коммерческим директором этого предприятия Парвуса тотчас и стал, с согласия Ленина, Ганецкий. Соединение двух таких огненных коммерсантов, есть не удвоение коммерческой мощи, но умножение её. А затем к ним примкнул и третий, мало чем уступаю­щий двум первым — Георг Скларц (нельзя сказать, чтобы нанесла его судьба-случайность, но был он дру­жественно прислан на сотрудничество от разведки гер­манского генерального штаба). Этот Скларц (после войны много погремевший в Германии, даже и в су­дебных процесах, где еще и артистом выдающимся выявил себя), оказался самый наинужный третий к ним двоим — тоже гений коммерции, находчивый, со­образительный, молча и быстро готовый к любому поручению и любому обороту дела, изо всякого выйти успешливым. (А за собою он вёл и еще двух братьев Скларцев: Вольдемара, который стал работать непо­средственно в их торгово-революционной конторе, и Генриха, — тот под псевдонимом Пундик уже вёл в Копенгагене с Романовичем и Догопольским тайное бюро, ловя для германского генштаба незаконный экс­порт из Германии.) Задуманное соединение хозяй­ственной и политической деятельности быстро оправ­дывало себя: гешефт работал на политику, а политика создавала льготы для гешефта. Поддержкой герман­ских военных властей деятельность парвусовской кон­торы облегчалась и делалась еще более доходной.