Михаил Погодин - Генерал Ермолов. Сражения и победы легендарного солдата империи, героя Эйлау и Бородина и безжалостного покорителя Кавказа

Алексей Петрович как будто сам был доволен разговором. При прощании он сказал мне несколько любезных приветствий.

К этому времени принадлежат, кажется, следующий отзыв Алексея Петровича по поводу обвинения его генералом Иловайским.

«Получив отзыв оной комиссии, от 24 мая за № 24, с приложением в копии дополнительного сведения генерал-лейтенанта Иловайского, я имею честь объяснить, что в бумаге сей называет меня и генерал-майора Базилевича (приятеля его, к которому имел он большую доверенность) единомышленниками барона Розена. Говорит он, что, вероятно по старости нашей, забыв звание свое, мы решились находиться при совершении брака, а может быть, и вспомоществование сему. Давая наставление, как бы мы долженствовали поступить, замечает, что, забыв долг свой и помогая барону Розену, мы не щадили себя и подвергались суждению по законам.

Хотя все сии оскорбительные предположения не мог иначе допустить генерал-лейтенант Иловайский, как будучи в состоянии чрезмерного разгорячения, то есть против барона Розена, не менее, однако же, дал право, не со строгою разборчивостью в выражениях, опровергать его вымыслы, но я, напротив, по обязанности уважения к высокому его званию, потребности которого он, по-видимому, не разумеет, ограничиваюсь только показаниями, единственно к объяснению обстоятельств дела служащими.

Генерал-лейтенант Иловайский относительно брака дал мне честное слово, и, когда с настойчивостью убеждал я его в необходимости ускорить оный, ибо приближался Великий пост и вскоре оканчивался срок данного барону Розену отпуска, он всегда подтверждал данное им слово, рассуждал о необходимых для свадьбы издержках, возводя оные до весьма значительной суммы, согласуясь, как говорил, с обычаями на Дону, и в особенности с рождением его. В то время не было у него денег, не хотел он заимствовать их у родственников, и как, по словам его, доходы с его имения поступают весною, то отлагал он и свадьбу до того времени. Я находил его снисходительным к возражениям моим, ибо не касался я сладостного мечтания о знатности его породы.

Ф. Вендармини. Портрет А.В. Розена

Таким образом, насчет брака не было повода к сомнению, и только место одно не было решительно назначено, ибо намеревался то на Дону, ближе к родным, то в Харькове, ближе к имению.

Насчет данного нам слова приведу в подтверждение то, что при мне в присутствии генерал-майора Базилевича напоминала ему о том дочь его. Равномерно и то, что, по отъезде барона Розена в Петербург, он говорил генералу Базилевичу, что непременно выдаст за него дочь и на первый случай положит им тридцать тысяч рублей в год содержания.

Недавно узнал я, где совершался брак, но только не присутствовал при нем. В сем легко удостовериться от свидетелей, которых, вероятно, имел барон Розен. Что же касается до вспомоществования моего ему, то я не понимаю, для чего могло оно быть ему нужным, когда на брак было добровольное согласие дочери генерала Иловайского и она, вышедши сама из дому, не могла быть похищена из него.

Не полагаю, чтобы генерал Иловайский мог и в сем случае сказать, что, по старости моей, я не помню и подробностей происшествия.

В заключение скажу, отнюдь не осмеливаясь применить рассуждения моего к лицу его превосходительства, но собственно о себе, что, если бы решился подать бумагу, подобную им представленной, я боялся бы поставить в затруднение начальство – избрать ли меры скорейшего ограждения законами или способы скорейшего врачевания.

А. Ермолов».

В продолжение Севастопольской осады Ермолов постоянно относился с великими похвалами о князе Меньшикове.

«Пока Меньшиков там, я спокоен, – твердил он часто. – А после него – не знаю, не ручаюсь. Меньшиков обманет французов; несмотря на недостаток средств, он защищается успешно. Войска в Крым он требовал настоятельно и получал всегда отказы. Места

Волынского и Селенгинского редутов он нашел и хотел принять меры, как их совершенно обезопасить от нападения, но ужасная болезнь лишила его всех сил. Останься он под Инкерманом ночевать в корпусе Данненберга, тогда дело пошло бы иначе. Все действия французов он мне предсказывал.

Это человек скрытный, и никто не узнает его намерений. Мне позволяет он иногда догадываться более других о своих мыслях. Однажды приехал я к нему, провел у него целый вечер и не узнал ничего. Когда он провожал меня, я сказал ему, чтоб он впредь был осторожнее, потому что не всем можно оказывать такую доверенность. Недавно еще я напомнил ему это, и он засмеялся…

…Блюхер был рубака, Гнейзенау, начальник штаба, умный, пылкий, проворный, деятельный, а Мюфлинг педант и регистратор. Порознь они не значили ничего, не годились никуда, а вместе составляли силу. Есть ли такая троица в штабе князя Горчакова?»

Видно, как Ермолову горько было сидеть дома. «Меня обносят, – жаловался он, – как устарелого и немощного».

«Теперь нет ни у кого генералов, – говорил Алексей Петрович, – пруссаки 40 лет не нюхали пороха. У них один старик, Врангель. У австрийцев хороша артиллерия, умны офицеры».

Давыдов заметил, что их войско усовершенствовано теперь.

«Чем же? – сказал Ермолов. – Кажется, только выбрали цвет сукна для панталон, не так марок».

В 1855 году, при образовании ополчения, выразилось в Москве общее желание избрать начальником его А.П. Ермолова. Вот письмо, написанное им к генерал-губернатору:

«Почтеннейший граф Арсений Андреевич.

Благодарю вас покорнейше за сообщение мнения вашего по предмету предстоящих выборов и со всею откровенностью отвечаю вам.

Не знаю, можно ли избирать меня по носимому мною званию; но, если буду я удостоен избрания московским дворянством, я не должен уклоняться от службы, наравне с каждым дворянином, не имея пред лицом закона никаких особенных прав и не давая места суждению, еще менее негодованию, если бы даже не утвержден был в звании начальника губернского ополчения, в каковое, вероятно, я могу быть избираем. Легче всего, могут найтись люди способнейшие и не в праздности дождавшиеся престарелых моих лет.

Двадцать четыре года, как, вышедши из службы, я не был употреблен на службу деятельную, и нимало не удивлюсь и не приму к сердцу, если не признан буду за годного. Впрочем, благодаря Богу, я доволен совершенно моим положением, ничего не желаю и, конечно, искать не стану.

Вот моя исповедь почтеннейшему графу, и никому другому не скажу я иначе.

Душевно преданный Ермолов.

8 февраля 1855 г.».

Избрание состоялось торжественное. Нельзя изобразить восторга, объявшего всех присутствовавших в огромной зале Благородного собрания, когда известно стало количество голосов. Рукоплескания, крики, восклицания долго не прерывались. Выражено было тотчас желание объявить Алексею Петровичу чрез избранных депутатов о состоявшемся избрании. Я написал к нему приветствие, которое мгновенно полетело по рукам, переписывалось и производило восторг. Вот оно: