Михаил Погодин - Генерал Ермолов. Сражения и победы легендарного солдата империи, героя Эйлау и Бородина и безжалостного покорителя Кавказа

Шах еще при жизни Садр-Азама захватил часть его имения и объявлен полным наследником по смерти. Он назначил дочь его в жены одному из своих сыновей. Ей теперь не более 10 лет, но уже другой год, как лишилась своего жениха. Шах однако же, не теряя времени, заменил его другим, и сей несчастной нет спасения; ибо у шаха 70 сыновей и в таком количестве выбор не затруднителен. Хитрый сей вельможа сделал мне приветливый прием, осыпал обыкновенными вежливостями. Из учтивости должен я был платить тем же, и, чтобы расположить его более к себе, я стал показывать удивление к высоким его качествам и добродетелям. Старик принял лесть за настоящую правду, и я снискал доверие к моему простосердечию; свел с ним знакомство, просил его наставления, как умного, опытного и мудрого человека, и уверял, что, руководимый им, я не могу не сделать полезного. В знак большей к нему приверженности я назвал его отцом и, как покорный сын, обещал ему откровенно говорить обо всем. Когда мне невыгодно было трактовать с ним, как с верховным визирем, я обращался к нему, как к отцу; а когда надобно было возражать ему или даже постращать, то, храня почтение как сын, я облекался во образ посла. Сею эгидою покрывал я себя в одних крайних случаях и всегда выходил торжествующий. Я, однако же, частым употреблением сего средства не хотел истощевать его действия. Великий визирь сделал мне также посещение.

31 июля. Шах дал мне приемную аудиенцию. Для сего назначена была близ дворца поставленная палатка. Церемониал сделан был для меня отличный, против всех бывших прежде иностранных послов. На всех послов надевались красные чулки и вводили их без туфель, я же вошел просто в сапогах, и принято было за особое угождение с моей стороны, что один из лакеев моих, за 100 шагов не доходя палатки, стер пыль с моих сапог. Прочим послам поставляли кресла на каменном помосте под наружным наметом палатки; мне же против трона и на том же ковре, на котором стоял трон; около меня стояли два советника посольства. Смешны мне были сии мелочи, но в звании моем не мог я не наблюдать их и не желать отличного от предместников приема. В назначенный час для аудиенции прислан был пригласить меня на оную второй генерал-адъютант шаха. От ставки моей и до дворца, по обеим сторонам дороги, поставлена была регулярная пехота.

Гордость персидская изобрела обыкновение, что входящий в комнату не сразу на себя обращает внимание хозяина и тех, кои вместе с ним, как пройдя половину комнаты, и тогда только присутствующие встают с места. Таким образом принял меня Садр-Азам. Точно так же принял и я его. Здесь, в палатке телохранителей, я ожидал испытать ту же встречу, и потому, войдя в оную, я ни малейшего не обратил внимания на тех, кои там в ожидании меня находились и которые точно сидели, со стульев не вставая. Я избрал ближайший стул, на другом преспокойным образом расположил свою шляпу и перчатки и начал заниматься размещением моих чиновников. Генерал-адъютант [120]шаха подбежал ко мне и начал упрашивать, чтобы сел я на первое место в палатке. Я не встал со стула, несколько минут заставил его постоять пред собою, наконец согласился сесть на предлагаемое место. Подали кофе, чай и кальяны и вскоре потребовали меня к шаху.

Шах приветствовал всех самым благосклонным и приятным образом, но в разговорах с некоторыми из офицеров не умел скрыть чрезвычайной гордости, которая мне показалась добрым предвещанием для дел моих, в чем я весьма обманулся. Аудиенция продолжалась не более часа, и я отправился домой…

3 августа. Я призван был к нему во дворец; а прочие офицеры, которых не мог я всех представить в первый раз, ожидали в палатке, где расставлены были подарки. Шах, недолго удержав меня у себя, попросил меня показать ему подарки и сказал, что, совершив обыкновенную свою молитву, он не замедлит явиться и долго ждать меня не заставит. Менее нежели чрез час он пришел, восхищен был подарками, удивляясь многим вещам, а паче зеркалам изумительным по величине, и говорил, что легче иметь миллионы и что он им предпочел бы сии подарки; был чрезвычайно весел, шутил весьма приятным образом и, взявши рюмку, сказал, что кристалл так превосходно выработан, что может дать охоту употреблять вино. Словом, не упускал ни одного пристойного случая сказать насчет внимания государя императора самые лестные приветствия. По выходе из палатки, спустя некоторое время, просил, чтобы я представил офицеров, и, не соблюдая никакой пышной наружности, обошелся с ними самым простым образом. Сим кончилась вторая аудиенция, и шах говорил после всем, что он чрезвычайно доволен мною и что пред государем нельзя быть более почтительным, чем я.

Отдав подарки шаху первому, отослал я также присланные от императора некоторым из сыновей его и другим вельможам. Потом, боясь терять напрасно время, объяснился я с Садр-Азамом словесно, что нужно приступить к делу, и условился, чтобы сообщать один другому на бумаге. Ибо много раз испытано предвестниками моими, что персияне не считают за стыд или бесчестие утверждать противное тому, с чем уже совершенно согласились, или божиться, что не сказали того, о чем даже публично говорили. Не хотелось мне первому начать бумагою, но, приметив, что они с намерением медлят, того выжидая, я, взяв за предлог разговор с Садр-Азамом, вызвался первоначально сам, совершенно пустою бумагою, дабы завязать переписку. Все нужные по делам бумаги писаны собственною моею рукою, и сию предосторожность взял я потому, что обстоятельства были немного затруднительны; то, чтобы ответственность на одном мне возлежала, а чтобы несправедливо не были сделаны упреки другому в неосмотрительности, непредвидении и даже самом незнании.

Будучи сам [121]военным человеком, никогда не имел я в предмете подобных поручений и потому никогда не приуготовлял себя к таковым должностям, следовательно, и погрешности в них не могут для меня быть постыдными, ибо происходят от новости предмета, отнюдь не от недостатка усердия или нехотения добра; (сим новым занятием, по счастию моему временным, знаю я, что не сделаю себе имени; и потому не входит в расчет мой скрывать мои ошибки) [122]. Я говорю о них и охотно над собою смеяться буду [123].

Главнейший предмет дел моих был тот, чтоб удержать за нами области, которых возвращения столько усиленно домогалась Персия; отказ сам по себе уже неприятен, а нам еще надобно было не только сохранить, но утвердить связь дружества. Итак, избрал я пути лести и похвалы шаху и на словах и на письме, и сей способ, впрочем в отношении к царям весьма обыкновенный, вреда никакого не делающий, принес немалую мне пользу.

Начались наконец переговоры о делах, и Садр-Азам обещал мне несколько конференций; первая, которую я имел и где предложил я объясниться решительно, заставила его потерять охоту к прочим и окончилась одной.