Михаил Погодин - Генерал Ермолов. Сражения и победы легендарного солдата империи, героя Эйлау и Бородина и безжалостного покорителя Кавказа

Я послал сказать Аббас-Мирзе, что я прошу удовлетворения, а что я не могу снести подобной наглости. Он тотчас прислал чиновника уверить меня, что он наказан будет, но когда я потребовал, чтобы со стороны моей был тому свидетель, то приметил, что намерены были меня обмануть. Я послал тотчас своего адъютанта [147]и шесть человек гренадер взять француза под караул; а как его не застали дома, то велел его дождаться (и тем из музыкантов, которых он дерзнул обидеть, наказать его плетьми) [148].

Г. Мерше пришел в квартиру, и, когда спросили его, как он смел сделать такой поступок, он хотел продолжать дерзости, но [149]его сбили с ног ловким ударом в щеку и, разложив, высекли плетьми. А саблю взяв, отослал я к наследнику и объяснил притом, что мне приятно надеяться, что подобный подлец в службе его терпим не будет. Ответ дан мне был, что он выгнан будет из города, саблю, однако же, не приняли, ибо, предупрежден будучи, Аббас-Мирза спасся в своем гареме, чтобы не допустить моего посланного.

На другой день дана была мне аудиенция, (и я увидел действие шахского фирмана, ибо не смели никаких предложить условий о церемониале), я и чиновники посольства введены были в комнату, поставлены мне были кресла; для поднесения подарков Государя императора имел я другое свидание, и приветствие и вежливости взаимно расточаемы были без пощады. Вскоре после сего приглашен я к Аббас-Мирзе.

После обеда разговор был продолжительный о разных предметах, и коснулось до того, что как я требую возвращения пленных и беглых, то не должен досадовать, если многие из них не объявят согласия возвратиться, что ему, говорил он, гораздо прискорбнее должно быть, что целые области, Персии принадлежащие, в руках наших и он на то не жалуется [150]. Я весьма учтиво отвечал ему, что когда его величество, шах, рассудил за благо не требовать их из уважения к доброй дружбе и благорасположению Государя императора, то уже не приличествует нам обоим никакое суждение о том; в рассуждении же принадлежности Персии тех областей я присоединил, что это легко тем доказывается, что они всегда признавали себя независимыми и что, не будучи покорены российским оружием, добровольно прибегли под покровительство императора. Если бы покровительствовали они Персии [151], то могли ли они по произволу своему располагать собою.

Если ваше высочество почитаете их потому принадлежащими, что шах Надир вносил в них оружие, то не всегда те земли, которые в продолжение войны временно занимаются войсками, навсегда остаются покоренными, и сему тот же шах Надир может служить примером; ибо когда оставил он часть войск своих в Дагестане и с главными силами удалился, то жители тех стран, не желая покорствовать власти его, напали на оставленные войска и их истребили.

Обратимся еще к ближайшим временам, сказал я ему: Ага-Махмед-хан, родственник [152]ваш, каким образом осаждал Шуму, собственную крепость? ибо вы считаете ханство Карабахское вам принадлежащим; (какой же подвластный хан защищался против своего государя?) Он отвечал мне, что имеющиеся в ханствах грамоты шахов и персидская монета могут служить доказательством, что Персия простирала владычество свое на сии земли. Я возразил, что грамоты не могут быть доказательством, особливо в то время данные, когда боязнь и страх выпрашивали оные у власти (насильственной и) беззаконной, что монету [153]бьют и теперь такие земли, которые Персии не принадлежат.

Аббас-Мирза сказал мне, что он, конечно, лучше знает историю своей земли, нежели я. Я отвечал, что не смею спорить в том, что [154]я не хуже знаю историю тех стран, которых Персия в себе не заключала, как, например, Адербиджанской области и самого Тавриза, в котором вы теперь имеете пребывание; шах Аббас Великий взял его от турок, присоединил и умел удержать во власти Персии, но в то же время трудно согласить меня, что афганцы и Индия должны принадлежать Персии потому, что шах Надир был там с войсками, точно как был он в Карабахе и Дагестане [155]. И того и другого завоевания Персия по причине внутренних беспокойств сохранить была не в состоянии, а потому народы, уразумевшие возможность возвратить потерянную независимость, воспользовались обстоятельствами и восстали против насилия и угнетения. Россия впоследствии приняла эти независимые области под свое покровительство. Они клялись в верности государю, который подданных своих без защиты не оставляет.

Аббас-Мирзе неприятен был сей разговор, и он старался доказать мне, что я несправедливо о том рассуждаю, и возражения свои начал сопровождать некоторою горячностью. Я заметил ему, что можно оставить этот разговор, но что я справедливую сторону привык защищать смело и что ежели здесь не в обыкновении рассуждать свободно, то я еще не успел сделать к тому привычки. Он говорил мне, что не полагает, чтоб обязанность посла состояла в том, чтоб упрекать его в присвоении власти и оспаривать его коренные права. Я отвечал, что должность моя и в том заключаться не может, чтобы то, что по всем правам принадлежит нам, согласиться принять от них в виде снисхождения.

На другой день пристав при посольстве [156]предупредил меня, что Аббас-Мирза желает меня звать обедать. Я знал этикет персидский, что, как шах, и сыновья его никогда не обедают как одни, а все прочие угащиваются особенно. Поблагодарив за приглашение, я объяснился, что мне, как послу, неприлично быть призвану для накормления, тогда как невозможно быть вместе за столом с Аббас-Мирзою. Меня хотели убедить, что все до меня то делали, но я не согласился.

Аббас-Мирза, угождая мне, избрал новое средство. В обеденное время позван я был в загородный его дом, с моею свитой, где мы нашли его занимающегося устройством сада. Погуляв с нами некоторое время, он пригласил меня и обоих советников в беседку, будто имея нечто говорить со мною, а одному из знатнейших чиновников поручил заниматься с остальными лицами моей свиты. Разговор со мною начался извинениями в том, что говорил накануне с некоторою горячностью и делал, может быть, неприятные мне возражения. Я отвечал ему, что сам прошу извинения, если неуместно был чистосердечен и не умел в рассуждениях своих забыть того, что я посол российского императора.

Он признался мне, что его тронуло сделанное мною замечание, что и самый Тавриз не есть древняя принадлежность Персии, но полученное от турок приобретение. После того он сказал: если посол сильного Государя рассуждает таким образом, то я и в столице своей не должен почитать себя в безопасности. «Мне легко отвечать на сие вашему высочеству и совершенно оправдаться. Если можно винить государство в сделанных завоеваниях, то ни одно не заслуживает столько упреков за то, как Россия. Покорение Персией Адербиджанской области не иначе относиться может как к славе ее».