Михаил Погодин - Генерал Ермолов. Сражения и победы легендарного солдата империи, героя Эйлау и Бородина и безжалостного покорителя Кавказа

В продолжение разговора мы оба сидели в креслах; после сего пред ним и предо мною поставили столы и закуски. Это был первый пример, что сын шаха, а что еще более, наследник престола обедал в одной комнате и в одно время с кем-либо, а паче с иностранцем. Я принял сие знаком особенного уважения, но еще более удивлен был, когда, встав из-за стола, говорил он слишком час без соблюдения всяких церемоний: в знак, что между нами не должно быть никакого неудовольствия, он подал мне руку и мы приятельски пожали один другому руку. Чиновники мои также были приятельски угащиваемы особенно, в саду. Сей род вежливости со стороны Аббас-Мирзы был свыше всякого ожидания.

Аббас-Мирза постигает необходимость в ученых офицерах, и потому несколько молодых людей знатнейшего рода обучаются в Англии на его иждивении. Чем оправдаются [157]многие из европейских держав, если со временем в Персии образование военных людей будет тщательнейшее. Соседи не должны взирать с равнодушием на сии предприятия, изведав в народе отличную способность к подражанию. Знатные люди из опасения, чтобы преимущества и награды, доселе переходившие от отца к сыну, не сделались наградой достойнейшего, будут стараться затруднять, по возможности, успехи просвещения. У всех знатных сего мира обнаруживается та же боязнь. Еще не мало препятствовать будут обстоятельства, отдавшие образование персиян в руки англичан, которых сухой и холодный характер из пламенного свойства персиян неудобен извлекать всех возможных средств. Грубое обращение их мертвит добрую волю персиян; малое снисхождение к недостаткам их порождает злобу. Если бы французы были в Персии столько времени, как англичане, с их искусством возжигать честолюбие, давать наклонностям согласное с намерением направление, Персия недавно уже была бы на себя не похожа. (Каким быстрым ходом приблизили бы они военные звания (?), простейшими правилами, из обширной опытности извлеченными. Персиян надобно увлекать обольщениями, лаская страсти их, льстя самолюбию, и тогда можно давать волю им.) [158]

Французы были короткое время в Персии и оставили о себе приятнейшие воспоминания. Англичане большими деньгами перекупили себе расположение персидских министров и самого шаха, но в памяти народа не изгладили французов и в мнении о достоинствах далеко остались позади их и никогда не сравнятся.

Дела, о которых я должен был рассуждать с каймакамом, шли своим порядком. Мы условились о времени для начертания границ между обеими державами, и все между нами происходило самым приятельским образом; но когда коснулись до возвращения пленных и тех из беглых наших солдат, которые сами того поддают, каймакам, слывущий праведником, начал употреблять все мошенничества и уловки. (Я объяснил ему, что сколько ни почитается он за мудрого, но в деле столь ясном один он думает, что может обмануть) [159], прибегая к божбе и клятве Ал-Кораном.

Рассказывайте то ребятам, говорил я ему: неужели я не вижу, что столь же трудно вам произнести клятвы, сколько для меня понюхать табаку. Неужели возможным почитаете скрыть злодейства и подлые поступки с русскими пленными? Не удерживаете ли вы теперь насильственно тех, которые желают возвратиться? Разве не заключаете вы их в темницу, боясь, чтобы не объявили они мне о своем желании. Не дерзайте говорить более, ибо сегодня один из сих несчастных, обманув стражу, бросился с крыши к стоящему у обоза русскому караулу. Он в моих руках, и я, сняв с него показание под присягою, опубликую бесчестное и гнусное ваше поведение. Если в первый раз жизни вашей вы слышите человека, говорящего вам и о вас самих правду, и она вам неприятна, дерзните заставить меня молчать. Нас здесь 200 человек. Вы в столице наследника престола и среди войск ваших, прибавьте еще к ним 100 батальонов, и я не лучше буду уважать вас. Предупредите вашего наследника, что, если во дворце его я увижу в числе его телохранителей русского солдата, невзирая на его присутствие, возьму за грудь его и вырву от вас…

Каймакам был в величайшем смятении, тем более что несколько свидетелей видели, как обращаются с вельможею, которого все трепещут. Он упрекал меня, что я поступаю насильственно и не хочу выслушать оправдания. Я решился слушать, но как он по обыкновению своему начал от сотворения мира, то я посоветовал ему оставить пустые рассказы и говорить дело, буде может, или по крайней мере отвечать на вопросы. (Опять была ужасная схватка, и я его уничтожил совершенно.) [160]

Я спросил его, что столько привязывает его к нашим беглым? Он отвечал мне, что Аббас-Мирза имеет к ним большую доверенность, составил из них внутреннюю свою стражу и вверил им особу свою. Следовательно, сказал я ему, недостает только того, чтоб отличная сия гвардия проложила ему путь к престолу персидскому, чего я, как добрый союзник, весьма желаю. Я надеюсь, господин каймакам, что вы согласитесь с тем, что о подобных происшествиях необходимо знать главнокомандующему в Грузии, как ближайшему соседу. Прекратив таким образом разговор, я с ним расстался.

Еще было одно, в таком же роде, дружеское свидание. Имел я прощальную аудиенцию у Аббас-Мирзы и вместе со мною были многие из чиновников. Он принял нас с возможною вежливостью, говорил мне, что он уверен, что я остаюсь всем доволен и, конечно, не увожу с собою ни малейшей неприятности, что [161]каймакамом донесено ему о согласии моем оставить чиновника, для отобрания показания от пленных и беглых, желающих возвратиться. Уверения в искренности были взаимные, и, кажется, сей трактат доброго согласия и дружбы обязались мы сохранить и в будущей жизни. С персиянами к подобным условиям надобно приступать без затруднения, страшиться будущей жизни не должно, ибо редкий из персиян в настоящей жизни не изменит своим обязанностям [162].

(Всегда бестрепетно призывал я в свидетели великого пророка Магомета и снискивал доверенность к обещанием моим, ибо [163]) я уверил, что предки мои были татары, что весьма еще недавно ближайшие родные мои переменили закон. Им приятно было думать, что во мне кровь мусульманская. Я выдал себя за потомка Чингисхана [164]и нередко, рассуждая с ними о превратностях судьбы, удивлял их замечаниями моими, что я нахожусь послом в той самой земле, где владычествовали мои предки, где все покорствовало страшному их оружию, и утверждаю мир, будучи послом народа, нас победившего. О сем доведено было и до шаха, и он с уважением [165]смотрел на потомка столь ужасного завоевателя.

Доказательством происхождения моего служил бывший в числе чиновников посольства, двоюродный брат мой, полковник Ермолов, которому, по счастию для меня, природа создала черные подслеповатые глаза и, выдвинув вперед скуластые щеки, расширила лицо наподобие калмыцкого. Шаху донесено было о сих явных признаках моей природы, и он приказал его показать себе. Один из вельможей спросил меня, есть ли у меня родословная? Решительный ответ, что она сохраняется у старшего в нашей фамилии, утвердил навсегда принадлежность мою к Чингисхану.