Евгения Шор - Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей

Филармония помещалась в большом доме, который образовывал одну из сторон нашего двора и выходил фасадом на улицу Герцена. Мария Федоровна показывала мне также дом в конце Никитского бульвара, в дешевых меблированных комнатах этого дома, сдававшихся студентам, она когда-то жила. Для меня это было невероятно, тот мир не мог переходить в мир, в котором жила я.

Мария Федоровна хорошо училась (Елизавета Федоровна говорила мне, что она брала стараньем) и дошла до выпускных экзаменов. Здесь ее ждал крах: готовясь к экзамену, она играла по девять часов в день, и у нее случился, как она называла, «нервный паралич» левой руки. Паралич прошел, но рука никогда не восстановилась полностью, и с карьерой пианистки было покончено. Я просила ее: «Дровнушка, сыграй что-нибудь». Она начинала играть — вальсы Шопена, «Прялку» Мендельсона, и так хорошо, как мне и не мечталось, и тут же бросала, то ли рука давала себя знать, то ли ей было больно оттого, что она не может играть, как играла бы, если бы не больная рука.

Так Мария Федоровна и не кончила Филармонию. Она вышла замуж и уехала с мужем в провинцию. Но вот что пришло мне в голову совсем недавно. Мария Федоровна вышла замуж поздно, в 29 лет, — не могла же она учиться в Филармонии до этого возраста, даже если уехала учиться в Москву через два-три года после окончания гимназии. Значит, между последним годом ученья, так трагически для нее закончившегося, — она никогда не говорила, какие у нее были надежды на артистическую карьеру: талант, концерты, успех, — и замужеством было несколько лет, которые она провела в Москве, что же она делала?

Учась в Филармонии, Мария Федоровна пела в студенческом хоре, что было обязательно для всех учащихся, но, возможно, она и позднее пела в хоре.

В день коронации Николая II в Москве (1896 год, Марии Федоровне было 27 лет) хор должен был на какой-то улице во время проезда царя со свитой петь русские песни «Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке лебедь белая плывет» и «Я под горку шла, тяжело несла, уморилась, уморилась, уморилася». Однако они ничего не успели спеть, потому что началась давка, Марию Федоровну прижали к канату, который отделял толпу от мостовой, ей стало дурно. Верховой казак пожалел «барышню», вытащил на мостовую и велел залезть под брюхо одной из запасных лошадей, где она и просидела, скорчившись, до конца церемонии.

В Москве у Марии Федоровны появилась подруга по фамилии Симонова, они снимали меблированные комнаты. Симонова стала драматической актрисой. Но до того обе они пели в хоре Большого театра. Мария Федоровна рассказывала, как после «Аиды» они зашли в кафе и как на них там дико смотрели, — они забыли разгримироваться и представляли двух коричневых эфиопок. Она рассказывала, как в опере «Песнь торжествующей любви» [54] «Песнь торжествующей любви» (1895) — опера В. Н. Гартвельда. (по любимому ею рассказу Тургенева) на сцену выходили живые слоны, о свирепости дирижера Авранека [55] Авранек Ульрих Иосифович (1853–1937) — хормейстер и дирижер, народный артист РСФСР (1933), Герой Труда (1934). и о многом другом. Но она рассказывала также о представлениях, в которых была не участницей, а зрительницей, о цыганах у Яра и в Стрельне, о том, как любила цыганку Панину и презирала кумира горничных Вяльцеву [56] Вяльцева Анастасия Дмитриевна (по мужу Бискупская; 1871–1913) — певица. , и о «шансонетках». Одна из них пела куплеты о женихах разных национальностей.

Были куплеты про воинскую повинность (эти пел мужчина):

Были и такие куплеты (не помню, иллюстрировались ли они жестами):

Кто же водил Марию Федоровну на эти увеселения? Ведь не могла же она одна посещать такие места. Не была ли чрезмерная моральная строгость моего воспитания (как будто нужно было подавить во мне задатки шлюхи) следствием ее бурно проведенной молодости? Одно время соседом Марии Федоровны по меблированным комнатам был студент, «красавец-еврей» Майзель. У Марии Федоровны была его фотография в профиль, с недлинными, но пышными черными усами — у каждого времени свой вкус. Вот однажды горничная входит к Марии Федоровне и говорит: «Ваш сосед сидит голый на комоде и стрижет ногти на ногах». Недолго думая, Мария Федоровна постучала в стену к Майзелю и сказала: «А я знаю, что вы делаете. Вы сидите голый на комоде и стрижете ногти на ногах». За стеной раздался грохот: бедный Майзель скатился с комода.

Мария Федоровна рассказывала об операх и о спектаклях драматических театров: она видела, наверно, все спектакли в Художественном театре и все или много в Малом и «у Корша» [57] Имеется в виду популярный в Москве театр Федора Адамовича Корила (1852–1923), созданный в 1882 г. . Мария Федоровна не принадлежала к интеллектуальной элите своего времени, и у нее были свои, «дикие», по выражению Толстого, то есть непосредственные, впечатления. Иногда Мария Федоровна говорила об одной детали и гораздо меньше обо всем прочем, и для меня спектакль, которого я не видела, сводился к этой детали. Она в моем воображении увеличивалась, превращаясь в символ спектакля, вытесняя все остальное. Так, «Фауст» [58] «Фауст» (1859) — опера Ш. Гуно. был представлен арией Зибеля «Расскажите вы ей, цветы мои» и на заднем плане словами Валентина: «Я за сестру тебя молю». Я много слышала о «красавице Раутенделейн» из «Потонувшего колокола» [59] «Потонувший колокол» (1896) — пьеса немецкого драматурга Г. Гауптмана. , о Бароне — Качалове в «На дне» и о несчастном Фирсе, запертом в заколоченном доме. Сама я видела «Синюю птицу» в Художественном театре, которая вызвала непонятную неудовлетворенность и какое-то грустное недоумение, может быть, оттого, что было в этом спектакле что-то смутное, а я любила ясность и жаждала катарсиса, а он отсутствовал.

О «Русалке» [60] «Русалка» (1855) — опера А. С. Даргомыжского. , которую она, видимо, любила (но она никогда не говорила, что любит что-нибудь одно, ею был любим целый слой произведений литературных, музыкальных, живописных, не так любим, чтобы проникать в них все дальше, а почти так, как любят цветы), Мария Федоровна рассказывала больше: и о хоре на свадьбе — «Сватушка, сватушка, бестолковый сватушка! По невесту ехали, в огород заехали, тыну поклонилися, вервью молилися. Пива бочку пролили, всю капусту полили», и о печальной песне невесты — «Не к добру на свадьбе нашей…», и об арии князя «Невольно к этим грустным берегам…», и о безумном мельнике — «Ох, старый, шаловлив я стал… Я ворон, а не мельник», и о русалочке — «Откуда ты, прелестное дитя?».