Яков Хелемский - Черта горизонта: Стихи и переводы. Воспоминания о Марии Петровых

Летом 1932 года мечта о поездке на юг вновь оживает. «Мне пришлось пережить трудную зиму, — пишет поэтесса Волошиным 20 июля. — Трудную и душевно, и телесно — я почти все время болела. Теперь я здорова, чувствую себя хорошо и очень хочу к вам, мои дорогие». В это время Мария Сергеевна живет в Саввинской слободе под Звенигородом, — и здесь, среди среднерусской природы, пишет стихи о Киммерии. «Акварели Волошина» датированы одиннадцатым августа: в этот день и в эти часы в Коктебеле скончался Максимилиан Александрович. Другое стихотворение — клятва верности Коктебелю! — называется «Перед смертью» — и, по-видимому, также написано до того, как Петровых получила горестную весть…

Уже из Москвы она пишет М. С. Волошиной горячие слова утешения.

«Я всей душой с Вами… Только любовь пусть будет в сердце Вашем, только любовь, но не отчаяние, не уныние. Сохраните для всего мира, для будущих людей все, что создано им: его рисунки, его стихи… Ведь его еще не знают по-настоящему. Но узнают! И будут любить глубоко».

В начале 1933 года Мария Сергеевна повидалась с Марией Степановной в Москве — но недолго. И 6 мая писала ей:

«Так хотелось бы мне быть сейчас в Коктебеле — вздохнуть полной грудью, до конца. Для меня только там это возможно. А как хочется распрямиться во весь рост и вздохнуть — до отказу»…

В дальнейшем М. С. Петровых вспоминала Коктебель еще в нескольких стихотворениях: «Мне вспоминается Бахчисарай…», «Нет, не поеду я туда…», начало поэмы «Адорай». Во всех этих стихах Коктебель предстает как «адо-рай», смешение ада и рая. Объясняя происхождение «окаменелого костра» древнего вулканического массива Кара-Даг, поэтесса творит легенду о мятежном серафиме-богоборце. В морской пучине ей чудится «рьявол» — рьяный дьявол, повелитель водных стихий (стихотворение «Рьявол» 1931 года). И в то же время Коктебель — край вдохновенного покоя и гармонии, «пленительная земля», которую невозможно забыть…

В одну, из первых встреч Вера Клавдиевна Звягинцева спросила, кого из современных поэтов я люблю. Я ответила: «Люблю многих. Но двое мне особенно близки: Арсений Тарковский и Мария Петровых».

Вера Клавдиевна сказала, что оба они — ее друзья, но с Арсением Александровичем они давно не виделись, а Мария Сергеевна часто у нее бывает и очень к ней внимательна.

В следующий свой приезд в Москву я услышала от Веры Клавдиевны, что Мария Сергеевна хочет со мной познакомиться. Тут же Звягинцева и познакомила нас по телефону.

Мария Сергеевна, узнав, что я уезжаю вечером следующего дня, пригласила приехать днем. Она подробно рассказала, как удобнее добираться (в моем блокноте и поныне хранятся ее указания о том, что это правый корпус, второй этаж…). Но на следующий день мне не удалось попасть к Марии Сергеевне; когда я на всякий случай предварительно позвонила по телефону, ответила ее дочь, что ночью у мамы случился сердечный приступ, была «скорая», мама всю ночь не спала и вот сейчас вздремнула…

В 1971 году я послала Марии Сергеевне свой сборник стихов. Она откликнулась письмом, внимательно и очень тепло отозвавшись о стихах, выразила надежду на встречу.

Письмо заканчивалось вопросами:

«Любите ли Вы стихи Елены Благининой, Александра Гитовича, Александра Кушнера? Это — сильные поэты, но, может быть, они Вам далеки? Любите ли Вы стихи Давида Самойлова? Прекрасный поэт! Какая радость — каждый истинный поэт!»

Только 2-го июня 1972 года я, наконец, смогла побывать у Марии Петровых.

Скрипучие деревянные ступени вели на второй этаж. Вот и одиннадцатая квартира.

Звонок. Открывает Мария Сергеевна.

Я знала ее по портрету работы Сарьяна, помещенному в книге «Дальнее дерево». На этом портрете у нее короткие, лежащие волнами волосы, челка.

Женщина, открывшая мне дверь, была худенькой, с тонким выразительным лицом, с черными, строго подобранными волосами. «Турчанка» — вспомнилось мне (так называл ее Осип Мандельштам).

Мария Сергеевна встретила меня приветливо, словно давнюю знакомую. Немногословная, она умела удивительно хорошо слушать собеседника, поэтому и в первую и в последующие встречи я не чувствовала никакой скованности. Наоборот, все время ощущалось, что внимательна она не просто из вежливости, а что ей действительно интересно. Я это приписываю не себе лично: видно, к людям, к их судьбам и к тому, что они делают на земле, у Марии Сергеевны всегда был живой интерес.

И в первую и в следующие встречи я не припомню разговоров о будничном, случайном, житейском. Говорилось о самом насущном: о поэзии.

Уже с первых минут меня удивило и порадовало то, с какой личной заинтересованностью говорила Мария Сергеевна о творчестве своих собратьев-поэтов, как гордилась их удачами.

На ее рабочем столе лежало несколько книг современных поэтов и среди них — новая книга переводов Наума Гребнева. Мария Сергеевна прочитала оттуда два особенно понравившихся ей стихотворения. Я взяла в руки эту книгу и на титульной странице увидела надпись автора: «Мария Сергеевна, как я Вас люблю!»

С исключительной нежностью говорила Мария Сергеевна о Вере Клавдиевне Звягинцевой, о ее стихах:

— Как она владеет интонационной речью! А язык какой богатый — так уже по-русски и не говорят…

Мария Сергеевна поделилась своими мыслями о том, как много поэту дает переводческая работа. Чувствовалось, что поэты, которые являются в то же время талантливыми переводчиками, ей особенно близки.

В связи с этим я вспомнила киевского поэта Р. Заславского, который много лет был известен как переводчик и лишь в прошлом году издал хорошую книжку собственных стихов.

Мария Сергеевна:

— Ах, это прекрасный поэт, а я так перед ним виновата: не ответила, не поблагодарила за книгу. Если представится возможность — сделайте это за меня!

Попросила меня :почитать свои новые стихи. Я читала много, Мария Сергеевна все хвалила. Я смутилась:

— Мария Сергеевна, вы столько хорошего наговорили, что мне просто неудобно!..

Мария Сергеевна, обиженно:

— Я не наговорила , а сказала то, что думаю.

Поднялась, пошла к книжному шкафу, говоря:

— Хочу подарить вам «Дальнее дерево», но все экземпляры раздала. Есть у меня один — с надписью, но я ее заклею и надпишу вам.

— Мария Сергеевна! У меня есть уже ваша книга.

Это не важно: ее вы кому-нибудь подарите. А я хочу, чтобы у вас была книга от меня…

Достала сборник стихов, надписанный кому-то, заклеила надпись плотным бумажным прямоугольником, на котором написала крупным почерком:

«Дорогой Евдокии Мироновне Ольшанской с благодарностью за её стихи