Юрий Щеглов - Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга

— Сам здесь. Только-только пришел. Так что смотрите!

Одни смотрели и входили, устраиваясь до столба, делившего зал на две части, другие смотрели и поворачивали вспять. Я всегда был из последних, но однажды — бес попутал, и я перешагнул порог и, более того, сел наискосок, правда не преодолев незримый барьер. Я хорошо видел его профиль, островатенький и вместе с тем утиный, высоко забранные волосы на затылке, почти армейскую стрижку — он часто оглядывался, поворачиваясь корпусом и позволяя разглядеть заграничный галстук: косой, золотой, нетолстый дождь, с вишневыми пробелами. Глаза узковатые, без особого выражения. На лбу — прядка волос: то ли зачесана, то ли естественным образом свисает на висок. Чувствовалось, что он следил за внешностью и впечатлением, которое производит. Перед ним стояли чашечка кофе и небольшое блюдо с фирменным паем, обсыпанным сахарной пудрой. Пай в «Национале» пользовался успехом и являлся особым знаком приближения к чему-то высокому, значительному. Завсегдатаи спрашивали у знакомых официанток: каков сегодня пай? Удался ли? И если официантка — Нина, Зоя или Вера — гарантировала качество, то пай заказывался и поедался с восторженным выражением лица.

Рюмин, конечно, знал репутацию пая и заказывал себе, как потом говорили, всегда несколько кусков. Он не долго засиживался и часто уходил, оставляя спутника в одиночестве. К себе на Лубянку он шел пешком. Самый главный посетитель кафе Саша Боркин — человек с тросточкой — никогда не избегал Рюмина, входил, садился и заказывал свое. Тросточку он прислонял к столику. Когда Сталин покончил с Рюминым, Саша Боркин резюмировал:

— Ел бы шашлык — вождь пощадил бы за сходство вкусов.

Другой посетитель кафе, Эдик Дмитриев, глубокомысленно замечал:

— Абакумов ел исключительно шашлык, и что же?

— Пай все-таки дешевле.

— И того, и другого шлепнули — с конфискацией.

Рюмин был стиляга и модник. Костюмы у него менялись, чекухи, то есть лейблы по-современному, были тканы золотой нитью — рисунок причудливый, неизвестно что изображающий. Фарцовщики объясняли, что таких в Москве ни за какие деньги не сыщешь — ни у иностранцев, ни у дипломатов. Наверняка Рюмин их получал прямиком из Америки. Я запомнил увиденную чекуху — венок золотистых листьев, а внутри — замысловатый рисунок с монограммой изготовителя. К Сталину, конечно, он являлся в другом виде. Сталин любил омундиренных. И не скрывал пристрастий.

Иногда я вспоминаю затылок Рюмина, иногда — чекуху, иногда — маленькое блюдо с разрезанным паем, обсыпанным белоснежной сахарной пудрой.

Если бы Рюмину удалось не допустить в «деле врачей» многочисленных ошибок, которые взбесили вождя, кто знает, до каких бы высот он добрался. Сионистский заговор — рюминский конек. Он собирался также очистить русскую культуру от пришлых элементов, выкорчевать из органов остаток сотрудников еврейского происхождения и увенчать серию процессов обвинением ведущих специалистов-медиков в убийстве Щербакова, Жданова и прочих сталинских сатрапов.

Процесс против ЕАК, подготовку которого начали при Абакумове, являлся, безусловно, для Рюмина лишь первой ступенькой к власти. Легкость, с которой он свалил долголетнего сталинского помощника, показала, что он может вполне рассчитывать не только на должность министра, но и при благоприятных обстоятельствах пойти дальше. А почему бы и нет? Чем он хуже Абакумова или Меркулова? Он ничем не уступает ни Берии, ни Питовранову, ни Кузнецову. Сядет на место последнего в ЦК и будет курировать те же органы. А там посмотрим, куда кривая вывезет!

Действовал Рюмин нагло, напористо и быстро. Сталину почудилось, что на эту лошадку стоит поставить. Арестованных Рюмин подвергал тщательной физической обработке, но в конце концов ему достало интеллекта и умеренности. Сталин лучше знал, что такое «Протоколы сионских мудрецов», а Рюмин полагал, что он вождю открыл Америку.

Стенограмма судоговорения носит печать скрупулезного отношения к юридической процедуре в понимании сталинских юридических крючков. Чепцов был более корректен и осторожен, чем хамоватый садист Рюмин. Сталину понравилось ровное ведение дела с неизменным — расстрельным — результатом. Чепцов был настоящим крючком, хитрым и изворотливым. В хрущевскую эпоху, а позднее и в брежневскую пору он не позволил себя вытеснить на заслуженный отдых и тем более — привлечь к ответственности за содеянное. Тут понадобилась немалая выдержка. Процесс над ЕАК интересовал международные круги. Реабилитация осужденных проводилась втихаря, но многие знали, чья подпись стояла под приговором невинным. Чепцов долго трудился в Институте истории, естествознания и техники АН СССР, возглавляемом Бонифатием Михайловичем Кедровым — физиком, химиком, историком науки, а главное — сыном старого большевика Михаила Кедрова, участника революционных событий 1905 года, одного из руководителей ВЧК в 1919 — самом кровавом и незабываемом — году, которого это самое ВЧК под другим названием и прихлопнуло спустя двадцать с лишним лет. Бонифатий Михайлович, кроме странного и совершенно не встречающегося имени, имел не менее странную, весьма волосатую, внешность и отличался большой любовью к паблисити. Он-то и пригрел Чепцова, прикрыл крылом. Как сын растерзанного Кедрова мог иметь дело с отставным генерал-лейтенантом, отправившим на эшафот ЕАК, — непонятно; Чепцов сумел вписаться в новые времена, оставаясь при своих и дальше, а это говорит не только о злобном антисемитизме нашей власти, но все-таки и о способностях председателя Супремы.

Рюмин — личность иного склада. Механика следственных действий, которая просвечивает сквозь показания подсудимых, кое в чем отличалась от предшествующей. Если Абакумову нужна была хоть какая-нибудь фактическая зацепка, то Рюмин ни в чем не нуждался, даже в намеке на какое-нибудь пустяковое событие. На этом бесшабашном качестве, на недооценке информированности Сталина, он в конце концов и погорел. Сталину при преследовании евреев мало показалось ссылок на Ветхий Завет, «Протоколы сионских мудрецов» и коварную деятельность Эренбурга и Гроссмана. Ветхий Завет вождь знал не очень подробно, но все же лучше Рюмина. И обо всем прочем имел более точные и глубокие представления. Он хотел получить «свежачок», а вот «свежачка» Рюмин и не предоставил. Этот сын торговца крупным рогатым скотом не обладал оригинальностью, он сообразовывался с общими указаниями вождя, но не был в состоянии конкретизировать их, облепить фактами сенсационного характера. Испрашивая каждый раз у Сталина согласия, он недоучел своеобразной личности патрона и лабиринтообразной истории учреждения, которое мечтал возглавить. Он, например, арестовал, получив на то соизволение, генерал-лейтенанта Питовранова, заместителя министра госбезопасности, и запер в одиночку, но не лишил и чернил. Питовранов, как рассказывали знакомые с ним люди, и переиграл архангельского парвеню, написав откровенное письмо вождю с рядом любопытных предложений, касающихся внешней разведки, толковых и понравившихся тому, кто так жестоко с ним обошелся. Питовранова освободили, хотя к активной деятельности допустили не сразу. Образованного и элегантного Питовранова Рюмин не сумел одолеть. Крупный разведчик дожил до перестроечных времен и скончался, не дожив нескольких лет до XXI века.