Владимир Кантор - Карта моей памяти

Впрочем, я благодарен Казаку, поскольку он невольно ввел меня в немецкий университетский круг. Спустя несколько лет Казак оказался в Москве (бывал и раньше), на сей раз у меня дома, и подарил свой знаменитый Лексикон, свою главную книгу.

А потом эта поездка принесла мне неожиданное, уж совсем неожиданное знакомство с Корнелией Герстенмайер, главным редактором немецкого журнала «Kontinent» [19]. Ее отец Евгений (Ойген) Герстенмайер, как я узнал позже, был председателем бундестага и творцом немецкого экономического чуда. Знакомство с Корнелией, правда, было только телефонное, но разговоры длились каждый вечер по паре часов. Чем я ее заинтересовал, не знаю. Мне же чрезвычайно был интересен ее разговор, разговор прогрессивной, политизированной славистки, ее соображения о России. Она с интересом расспрашивала и меня, среди прочего попросила рассказать, что я говорил в своем докладе. А потом спросила, не мог бы я послать ей текст этого доклада. Я возразил, что это рукопись, даже не машинопись. «Ничего, – сказала она, – главное, чтобы слова можно было разобрать». Я сложил листочки в конверт и отправил ей. А через год (в 1992 г.) я получил на свой московский адрес журнал «Kontinent». Это был номер, в котором я с некотором удивлением увидел опубликованным мой доклад, переведенный на немецкий [20].

В России эта же статья вышла в «Вопросах философии» ровно через год.

И еще должен нечто сказать, поскольку без благодарности тут не обойтись. За два дня до моего отлета Корнелия узнала, что я люблю Степуна, но у меня нет его мемуаров, собственно, главной его книги. «Будет, – сказала она. – Успею». Она послала лондонское издание «Бывшего и несбывшегося» экспресс-почтой, и я получил книгу накануне моего рейса в Москву.

С городом Кёльном связано еще открытие – немецкой христианской щедрости и открытости.Я был тогда, как переходящее красное знамя, кочуя из одной немецкой квартиры в другую. Последние два дня я провел у сотрудницы Льва Копелева Дагмар Франц (Херрманн), высокой, очень красивой женщины, которая повела себя, как не всегда поведет и близкий друг. Все русские эмигранты передавали мне презенты для своих московских друзей. Подарков скопилось столько, что пришлось купить еще одну сумку для самолета. Увидев две сумки, Дагмар сказала: «Владимир, у Вас перевес!» Она принесла напольные весы.

Дагмар Херрманн

Действительно, перевес был в аккурат в 20 кг. «Придется платить за перевес. 18 марок за килограмм. То есть триста шестьдесят марок. У вас есть такие деньги?» У меня оставалось марок пятнадцать. Я покачал головой. Лицо у меня, видимо, было здорово расстроенное.

«Не волнуйтесь, – сказала Дагмар. – Я отвезу вас в аэропорт и заплачу». Я растерянно посмотрел на нее: «Но я не смогу вам вернуть этих денег. Во-первых, я столько никогда не заработаю. Во-вторых, я не уверен, что еще когда-нибудь попаду на Запад. Я столько был невыездным, что не исключено, что меня снова не будут выпускать». Она улыбнулась и спокойно произнесла: «Но я же христианка. Я всегда, когда могу, помогаю людям. Мы ведь должны друг другу помогать. Не волнуйтесь, Владимир. Все будет хорошо. И вы еще не раз посетите Германию». Тогда-то она рассказала мне о существовании фонда Бёлля и что туда можно послать на конкурс книги. Я ответил, что спасибо, что из Москвы непременно книги пошлю, но пока прошу ее разрешить мне вначале поговорить с сотрудником, которому буду сдавать вещи при оформлении boarding carte. Она согласилась. И утром мы поехали. Попросив ее постоять в стороне, я взвалил одну из сумок на плечо, будто она ничего не весила и подошел к стойке. Но девушка молча показала рукой, чтобы я эту сумку тоже поставил на весы. И сразу обозначились 40 кг. Она посмотрела на меня, а я жалобно забормотал: «These are some presents from German friends to Russian friends. I can’t give their back!» А это было еще время, когда немцы изо всех сил посылали в Россию гуманитарную помощь. И чиновница погрозила мне пальцем и произнесла: «Next time be careful!» И, нажав кнопку, отправила обе мои сумки в багаж. «Владимир, вы ей понравились», – сказала Дагмар потом. Я так не думаю.

Дома пятилетняя дочка Маша спросила: «Папа, ты говоришь, что у тебя оказалось мало денег. А чем же ты там все это время питался?» Я ответил, что в Германии очень дешевые бананы, их в основном и ел. «Эх, – сказала Маша, – а мне ни одного не привез. В Москве у нас их нет». Да уж! Ответить было нечего!

Через день я отправил свои книги на адрес фонда Генриха Бёлля. Наша почта, как потом я не раз убеждался, и в этом случае сработала из рук вон плохо. Во всяком случае, ответа из фонда я не дождался.

Но самая классическая и смешная была моя вторая поездка в Германию, в город Бамберг на конференцию, посвященную творчеству Гончарова. Конференцию проводил крупнейший немецкий «гонарововед» (извините за такое уж очень занаученное слово) Петер Тирген. Получилась эта поездка более чем случайно. Один из немецких славистов после моего доклада у Казака подошел ко мне и спросил, знаю ли я, что осенью будет в Бамберге конференция по Гончарову. «Вас это интересует?» Еще бы не интересовало! За два года до поездки в Кёльн у меня в Москве вышла статья: Долгий навык к сну (Размышления о романе И.А. Гончарова “Обломов“) // Вопросы литературы. 1989. № 1. И я ответил, что очень интересует. Славист дал мне телефон Тиргена. И, не раздумывая, я этим же вечером (вечером разговор стоил дешевле) ему позвонил.

Prof. Dr. Peter Thiergen

Я собирался рассказать, что я автор такой-то статьи о Гончарове, опубликованной в престижном московском журнале «Вопросы литературы». Но, к своему удивлению, услышал, что Тирген ее читал, более того, когда он был в Москве, то спрашивал у московских филологов мои координаты. Но все прикинулись шлангами (а, может, кто и был таковым) и сказали, что они ничего про меня не знают. Тогда шла борьба (а может, и сейчас идет?) за знакомство с западными коллегами. Вдруг позовут на Запад не тебя, а того, с кем ты иностранца познакомил. Довольно противное и холопское состояние душ у соотечественников.

Юрий Владимирович Манн