Владимир Кантор - Карта моей памяти

На следующее утро был мой доклад, им было очень интересно, почему это демократические принципы не работают в России. Накануне я отдал печатный вариант доклада в переводческое бюро. Переводили меня две барышни, обе хорошенькие, каждая на свой лад. По правую руку сидела американка (назову ее Грета), по левую – уже упомянутая мною русская девушка Марина. Далее сидел руководитель этого проекта профессор Эндрю Олденквист. Все было как обычно, вопросы задавали вежливые, хотя понять, почему поддержанная всем народом революция привела к тоталитаризму и как мог революционный народ попасть в такое чудовищное рабство, они не могли. Эти два и два не складывались никак. От народовластия ждали только плюсов. На меня смотрели, как на человека, загадавшего загадку, которая не имеет разгадки. Но потому и интересную. Олденквист сказал в заключение, что к проблеме, которую я поставил, конференция непременно вернется на заключительном круглом столе. Пока же – перерыв до следующего дня. Все до обеда разбрелись по интересам и по группкам. Меня увлекла с собой американская переводчица, сказав, что ей очень понравился доклад, что она переводила его всю ночь, но после моего выступления стала понимать его больше. Фотография ее у меня есть, но публиковать ее не решаюсь по причине, которую читатель сейчас поймет. Мы вышли на солнце, девушка в солнечном свете вся прямо засветилась, а светлые ее волосы даже засияли. Возможно, мои глаза тоже засияли. И тут я снова столкнулся с американским простодушием, хотя немного обидным для меня. Девушка взяла меня за руку. Остановив наше бесцельное движение, сказала: «Ты мне понравился. Я хотела бы с тобой переспать». Несколько ошеломленный, я все же, как всякий мужчина, чувствующий себя вполне в форме, ответил: «Зачем же дело стало? Пойдем ко мне в кампус. У меня отдельная комната». И вдруг простодушный облом: «Но я с тобой спать не буду. У меня парень есть. Пойдем вместо этого в бассейн». Я настолько растерялся, что безропотно отправился в бассейн. Это не было страхом перед внешним осуждением. Это работал внутренний цензор. Но зачем тогда она говорила о своем желании? Поплавав и тем успокоив свой несостоявшийся сексуальный интерес, я отправился на обед. Но в свою коллекцию американского простодушия не мог я этот эпизод не добавить.

Через два дня приехала Таня Смородинская. Я ей передал презенты от московской подруги, а она сказала, что уже обо мне слышала, что профессора озадачены, а девушки очарованы, что она меня познакомит с самой красивой здесь слависткой Анжелой Бритлингер, а пока приглашает к себе домой. В Коламбусе без машины делать нечего. Татьяна посадила меня в машину, довезла до какого-то супермаркета, оставила там, а сама укатила к какому-то врачу (через несколько лет попав снова в Штаты, я понял, что врач стал ее новым мужем). Побродив по супермаркету, что-то купив (денег было не очень много), я вышел на улицу. Татьяны не было, автобусов тоже. Добраться до своего кампуса без неё я не мог. Я сел на край тротуара и с российским терпением принялся ждать. Подкатила машина. «Извини, – сказала Татьяна, – я понимаю, что сорвала твой обед в кампусе, но я позвонила Томасу. Мы приглашаем тебя на обед к нам. Впрочем, я уже это говорила». И мы поехали к ней домой. Это и вправду был дом, а не какая-нибудь там московская квартира. Томас был милый радушный хозяин. Из уважения к русскому гостю произносил фразы медленно и отчетливо. Если я что не понимал, Татьяна тут же переводила. Для знакомства он поначалу устроил экскурсию по дому. Все комнаты, все закоулки, даже джакузи для интимных игр, о чем он простодушно поведал. А Татьяна усмехнулась: «На технику надеется». Потом мне налили стакан виски. Вывели на веранду, посадили в кресло, рядом поставили еще банку пива, положили пачку сигарет и пожелали полюбоваться их полем, которое простиралось перед верандой. Если честно, то, читая Фолкнера, я воображал временами, как вдруг такое случится и я сяду на американскую веранду со стаканом виски и, может, пойму лучше исток фолкнеровского писательства (идиотская идея). Татьяна, увидев мою медитативную физиономию, попросила меня не менять выражения лица и сфоткала. Из квартиры вдруг донесся запах жарящегося мяса, вкусного, как чудилось. За несколько дней я успел устать от бесконечных гамбургеров, когда между двумя ломтями хлеба засовывается все, что угодно – мясо, колбаса, сосиска, сыр, все это с зеленью. И вот наконец вкусно зажаренное мясо, виски, какой-нибудь салат, можно дух перевести от культа гамбургеров, все же Татьяна в России выросла, приучила, небось, мужа к нормальному столу. Вот и к столу пригласили. Я с недопитым стаканом виски вошел в комнату, поглядел, что лежит на тарелках, и погрустнел. На тарелках лежали по помидору на каждой и по гамбургеру (кусок свежеподжаренного мяса между двумя кусками горбушки). В глубокой тарелке посредине стола лежали еще три гамбургера – по штуке на каждого. Несмотря на грусть от этого зрелища, я за стол сел. Татьяна дернула плечиком, мол, его не перевоспитаешь. Мы пили хороший виски, а я старался не подавиться гамбургером. Но разговор затеялся интересный. Я спросил Томаса, кем он работает. Он ответил, что руководит типографией при университете, что заказов много, но последние два года были трудности, хотя теперь он нашел решение проблемы, оформив фиктивно свою бывшую секретаршу директором типографии. Начальство университета ее кандидатуру утвердило, но при этом понимает, кто типографией руководит, и все переговоры ведет со мной. «А зачем нужна была такая странная комбинация?» – не понял я. Томас в свою очередь удивленно посмотрел на меня, не понимая моего непонимания: «Как зачем? Да ведь она негритянка». Опять я не понял хитростей американской действительности: «Ну и что?» Он посмотрел снисходительно на дикого человека из России: «Но ведь теперь мы должны доказать сами себе, что равенство рас у нас и в самом деле существует. Поэтому негритянке легче дают работу, чем белому, хотя бы он в отличие от нее специалист. Но это никого не интересует, в бумагах должно быть не как в реальности, а как требуется».

На американской веранде, почти как Фолкнер

Да уж, Фолкнер, который всю жизнь пытался решить проблемы взаимоотношений черных и белых, видел ее как трагически неразрешимую, такого и вообразить, наверно, не мог. Американцы, почитав Фолкнера, поняли, что трагедий им не надо. Ну и трагедии в жизни их тоже напрягали. Поразительное качество американцев: поскольку они оптимисты, то у них все должно быть хорошо и без тяжелых проблем. Разумеется, было запрещено слово «негр», вместо него ввели какое странное и, на мой взгляд, даже обидное – «афроамериканец», будто остальное население родилось на территории США. И уж если решать расовую проблему, то опираясь на демократическую законопослушность народных масс. Массы, конечно, позволяли себе анекдоты, вроде как мы в советское время не обходили сарказмом ни один жест высшего руководства. Татьяна это понимала лучше и, желая добавить краску к рассказу мужа, сказала: «Томас, расскажи Володе анекдот, как один белый американец добрался до Бога». Это был немного крамольный для американца анекдот вроде наших советских – о Брежневе, политбюро и т. п. Чтобы не передавать этот довольно длинный и запутанный анекдот полностью, изложу его своими словами. Три американца решили узнать, как на самом деле выглядит Господь Бог, и отправили депутата на небо. Прошло некоторое время, оставшиеся на Земле собеседники уже начали нервничать. Через десять дней посыльный является к друзьям. «Ну как, – кричат они, – как он выглядит? Чего ест? Как одет?» Посыльный отдувается, выпивает кружку пива и произносит: «First of all she is black!»