Олег Тарутин - Межледниковье

На моторке шли мы часов пять. Река сузилась, с двух сторон подступила тайга.

— Эвон они! — крикнул Фомич и резко подал моторку к правому берегу.

На небольшом травянистом пляже стояли трое. С рюкзаками и ружьем я выпрыгнул на берег. Невысокий, загорелый, прямоносый и мрачноватый мужчина лет за сорок, немного похожий на индейца, в накомарнике с откинутой сеткой, протянул руку:

— Гришечкин, — представился он, — Сергей Александрович. А вы — Тарутин? Олег… эээ…

— Олег и есть, — отверг я отчество, здороваясь с ним и двумя молодыми его спутниками: нанайцем Юрой и земляком Володей.

Гришечкин торопился в Комсомольск.

— Вернусь дней через десять, — сказал он.

— А что мне пока делать?

— Я вам не указ, — поморщился немногословный Гришечкин, — я такой же геолог, как и вы. Там на лагере еще два геолога — Зоя Москаленко и еще один выпускник — Гостинцев, решайте с ними. — Гришечкин прыгнул в лодку, Фомич оттолкнулся от берега, и моторка ушла вниз по Горюну.

— Пойдем на лагерь? — спросил меня бородатый Володя, оказавшийся практикантом из университета. — Тут недалеко, километров пятнадцать. И затесы у нас наделаны до самого лагеря.

О затесах я читал только у Арсеньева. Двинулись к лагерю: впереди нанаец, за ним Володя, сзади я — новичок. Над каждым из нас висела своя туча гнуса. «Так вот она, дальневосточная тайга…» — думал я урывчато, изо всех сил стараясь не отстать от спутников. Исчезни они сейчас — и не выйти бы мне отсюда, никаких затесов не отыскать. Тянул рюкзак с плохо пригнанными лямками, окаянное ружье, повешенное мной спереди, терло ремнем шею, пот лил по лицу, по телу, по ногам в ботинки, зудели кисти рук, туго перетянутые резинками, чтобы не пробрался энцефалитный клещ. Сколько же этих клещей нападало на меня с веток, сквозь которые мы продирались? И неужто же этот подлый гнус, которого столько, что живую массу его чувствует поднятая рука, что этот гнус — постоянная здешняя данность? И как ориентироваться в такой тайге, где нет ничего приметного, одни бьющие по морде ветки, одни корни, выворачивающие ноги?

Каким-то образом я все же несильно отставал. Наконец добрались до лагеря, расположенного в долине ручья на редколесом пространстве. Вместо палаток тут белели легонькие сооружения из тентов и пологов. Тенты — квадраты прорезиненной материи — натягивались крышей меж деревьев и боковых кольев. Чуть ниже тентовых крыш подвешивались марлевые домики пологов. Все это сооружение в свернутом состоянии не составляло и четверти палаточного объема. Таскать в многодневные маршруты палатк и, а тем паче спальные мешки было невозможно, и вскоре я узнал почему.

У костра стояли несколько человек с кружками.

— Олег! Дорогой! — и на шею мне кинулась Зоя Москаленко. Была она из параллельной группы, особо теплые отношения в институте нас не связывали, но уж очень обрадовалась она однокашнику. Стояла тут и Наденька, настойчиво рекомендованная мне базовской поварихой, был Гостинцев — незнакомый выпускник нефтяного факультета. Остальной контингент составляли работяги: молодой нанаец и два русских парня — сыновья Василия Ивановича.

Зойка обрадовалась мне еще и потому, что партия в связи с отсутствием начальницы и опытного Гришечкина пребывала в растерянности и смуте. Работяги предлагали коллективный выход на Горюн — ловить рыбу и предаваться отдыху в ожидании начальства. Зоя требовала продолжать работу. По ее словам, здесь оставалось три маршрута — каждый дней на семь-восемь, а потом — три маршрута с выходом на Горюн.

Ни в чем этом я не разбирался, но беспрекословно поддержал Зойку. На совете у костра было решено завтрашний день сделать все же выходным, а потом уходить в маршруты. Мы с Зойкой оба наших маршрута делаем вдвоем, дабы она натаскала меня в незнакомом виде работы. Я был разведчиком-угольщиком, Зойкина же группа выпускала специалистов именно по геологической съемке, чем тут и занимались. Гостинцев делает свой маршрут и выходит на Горюн, дожидаясь там Гришечкина, чтобы на той же моторке спуститься в Бактор. А коллектриса Наденька, которой делать тут, в общем-то, нечего, завтра с Колей-нанайцем на его оморочке спускается по реке и ждет начальницу на базе.

На ночь мы, четверо ленинградцев, влезши в один полог, лежали валетом, по двое с каждой стороны. Постелью каждого был чехол от спального мешка и простынный вкладыш. Я лежал рядом с Наденькой, худенькой, малорослой, коротко стриженной девушкой с простецким лицом, и изредка клал на нее плотоядную руку, которую она тут же снимала решительно и беззлобно. Впрочем, откровенно говоря, мне было не до Наденьки. Желудок мой бунтовал после бакторских возлияний и горюнской воды. Многократно я выползал из полога, шепотом матерясь, бежал куда-то во тьму внешнюю, неведомо куда, а потом возвращался на ощупь, изгрызенный мокрецом в самых интимных местах. Господи! Где ты, моя Хакассия, где ты, Зайсан, где ты, незабвенная моя буровая?!

Через день мы уходили в маршруты. Меня, бородатого Володю и Юрку-нанайца вела Зоя Москаленко, решительная моя однокашница в очках. Как выяснилось, на территории съемки (сорок на сорок километров, тысяча шестьсот квадратов) партия работала третий, последний год. Наши маршруты были завершающими в этом самом дальнем углу, где коренные выходы пород были крайне редки, камни можно было обнаружить лишь в корнях поваленных деревьев — «коренных выворотах».

Маршрут следовало описывать на всем протяжении хода. Примерно через километр на карте ставилась «точка наблюдения», а наблюдения записывались в пикетажке. «Точка наблюдения 304. Коренной выворот. Серые песчаники, — дублировал я Зойкины записи, — на протяжении 350 метров обнаженности нет. В 800 м от предыдущей точки наблюдения, на правом берегу ключа — небольшой (2×4 м) выход коренных алевропесчаников. Простирание 65°, падение на юго-запад, угол падения 17°, образец № 304» и так далее.

Через каждые 100 метров хода требовалось взять в пронумерованный пакет пробу грунта — один из видов попутных поисков полезных ископаемых — на спектральный анализ в Ленинграде. Километр хода — десять пакетов. Это делал Володя. Юрка мыл лотком шлихи в каждом встреченном ручье, он же отбирал в свои пакеты донные пробы ила — на тот же спектральный анализ. День за днем наши рюкзаки наполнялись всеми этими пакетами и мешочками с образцами, опережая вес съеденных к тому времени продуктов. Из соображений все того же веса в маршрут старались не брать ни консервов, ни даже крупы. Брались мука и топленое масло. Ели дважды в день: перед маршрутом и встав на ночевку. Становились в начале сумерек, приглядев место поровнее и с деревьями, на которые можно было привязать полога. Тенты натягивались до звона, чтоб не пробил никакой дождь. Разводили костер, на рогатулину-таган подвешивали котелок, Юрка-нанаец в лотке делал мелкие мучные «рванцы» и ссыпал их в кипяток. Это мучное варево, «затируха», экономно сдабривалось маслом, и в четыре ложки мы опорожнивали котелок. Затем в нем же, вымытом, заваривался чай. Кружка, как и ложка, у каждого была своя. Потом расходились по пологам: мы с Зойкой — в один, Юрка с Володей — в другой.