Владимир Берязев - Воспоминания о Николае Шипилове

Он многому меня научил во всех отношениях. Сейчас многие говорят, что я была его ангелом-хранителем, что благодаря мне он прожил последние 10 и даже 20 лет! Это заблуждение! Это он был моим ангелом-хранителем и подарил мне столько лет настоящей, а не придуманной жизни, счастья, любви, детей, это он принес себя в жертву. Мы не могли друг без друга жить. Сейчас психологи пишут, что любовь — это зависимость, сопряженная с какими-то химическими реакциями организма. Да, у нас была счастливая зависимость друг от друга, мы всегда думали друг о друге, старались облегчить друг другу жизнь, были взаимно преданными, к тому же — первыми читателями и критиками друг друга. Но это была не химическая зависимость, а душевная и даже духовная. И она сохранилась. Хоть прошло уже десять лет с тех пор, как мы не виделись…

Иногда возникает такая мысль: как он там, бедный, один, без нас… Как будто «там» — это командировка. Мы часто ждали друг друга из командировок и последние годы все чаще разъезжались в разные стороны. Я писала книгу об Алексее Фатьянове, работала в архивах и музеях, Николай — концертировал, мы жили благодаря этим изнурительным концертным поездкам. Когда он не вернулся в последний раз, я нашла в записях стихотворение, написанное в 1995 году, в дни моего отъезда на родину из Москвы:

Т. Д.

Как будто видел он за одиннадцать лет до смерти, что будет с нами: с ним и со мной. С удивлением поняла, прочтя стихи, что позавчера у нас в доме не было воды, а вчера — света… Эка невидаль. Коля знал всё.

Прежде чем получить стабильную крышу над головой, детей и возможность Коле спокойно работать, мы натерпелись. Но никогда не расставались.

Отношения его со спиртным изрядно преувеличены. Только в те редкие моменты, когда он уезжал к друзьям, он делал то, что от него требовалось, то, чего от него ждали. Будучи человеком артистичным, — кстати, первая его профессия — артист оперетты, — он и производил впечатление… Конечно, ярчайшее и незабываемое рядом с «тихими пьяницами». Об этом «впечатлении» ходили байки, легенды и сказки. Дома же он сидел месяцами в кабинете и работал. Хорошо освоил компьютер, любил писать письма друзьям. Вел затворнический, почти монашеский образ жизни: труд, уединение, молчание, скудное питание, стоически терпел сильные боли в ногах и в желудке. В своем белорусском «Болдине» — в Валерьянове им написано так много, что дай Бог мне жизни, чтобы разобрать весь его архив до конца своих дней. Чистое золото выходило из-под шипиловского пера.

Иногда домой приходили гости, и мы накрывали стол. Коля всегда помогал, он любил созерцательность чистки картофеля, ювелирность салата, мастерски мыл посуду, гладил скатерть с младенческой щепетильностью… Я вам скажу, у него был поваренный дар! А за столом — чуть перекусит, посидит для приличия — и наверх, к себе в кабинет. Он говорил: «Не хочу я водки. Противна она мне. У меня теперь так работа катит! Боюсь навредить…» И уходил от гостей, страстей, выпивок, пустых разговоров — пустого. Сижу одна с гостями, Коля — работает. Иногда, когда попросят спеть, — «спустится», как с небес на землю, и уж запоет, как только Шипилов. Люди уходят домой счастливые. Когда пела я, подыгрывал мне с такой радостью, красиво, как только он может, смотрел влюбленными глазами, и все — вслед за ним, невзирая на качество моего принужденного пения… Никогда я не любила петь за столом, да еще после Коли.

Он молился каждый день утром и вечером. Аккуратно вычитывал правило к причастию. Причащался с полной радостью. Посещал все ночные богослужения. С трепетом, отчей и сыновней любовью относился к выстроенному в Валерьянове храму. Сам уже в последнее время дойти не мог, а когда кто-то находился подбросить — был счастлив. До последней беременности я возила Колю в храм на багажнике велосипеда! А пока он ходил без боли — обхаживал со мной весь поселок в Рождество, конечно, в костюме Деда Мороза, с подарками для старушек, измученных одиночеством. Иногда Коля ходил по грибы в ближайший лес. Он любил лес и каждый раз восхищался тем, что он так близко к дому.

Колю любили наши белорусы-односельчане. Он никого никогда не «пропустил» — каждую душу «запечатлел» своим проницательным взглядом. Люди это чувствовали и ценили. Помню, когда гроб Коли стоял в нашем храме, я увидела в окно церкви одну пожилую женщину. Она редко выходила из дому после инсульта. Эта утомленная болезнью набожная католичка на девятом десятке жизни шла в православный храм попрощаться с Колей, несла свой осенний букетик, а за нею семенила ее древняя собака. Такое горе вопиющее было в этой паре старушек…

Коля был необыкновенно красив именно для меня. Мало кто знает, что он был внешне похож на моего прадеда по материнской линии. Сергей Алексеевич Шалимо был выходцем из крестьян, из солдат дослужился до офицера царской армии, был георгиевским кавалером. Умер от воспаления легких на Зейских золотых приисках, на каторге ГУЛАГа, в 1931 году. Всю жизнь провоевал за Отечество — и погиб от Отечества. У мамы сохранилась его фотография: форма немецкого военнопленного, зато стать, усы, голубоглазый взгляд, полный веры и правды, — русского офицера. Эти два образа: пленного прадеда и Коли, который тоже всегда считал себя то ли пленником, то ли эмигрантом, — для меня сливаются в одно, родное, кровное, «мое».