Евгений Биневич - Воспоминания о Евгении Шварце

Реальность и сказочность проходят через все творчество Шварца — это уже не дискуссионно.

Интереснее поговорить об отношении Евгения Львовича к народному творчеству — фольклору.

Моя вторая встреча с Е. Л. Шварцем произошла во время войны в Душанбе, куда драматург приехал вместе с Ленинградским театром комедии ( 1) (впрочем, я несколько раз видел его до этого в Доме писателей — перед войной, на чтении первого акта пьесы «Дракон», на премьере пьесы «Тень»).

К моменту встречи за мной уже была жизнь в блокированном Ленинграде, госпиталь, и я уж, казалось, совсем не был расположен к сказочному восприятию мира.

Я встретил Евгения Львовича на базаре, который был тогда экономическим центром города — бойкие спекулянты торговали чем угодно: от «американских подарков» — чаще всего тщательно залатанных синих рубашек — до вставных челюстей, которые любезно предлагали примерить. Ботинки снашивались на руках, так и не попадая на землю; спекулянты перепродавали их друг другу. Колхозники вывозили на базар рис и табак. Они продавали их втридорога, но если покупатель был уже очень истощен и нищ, могли отсыпать немного «бе пуль» — то есть без денег.

Евгений Львович ходил с таким видом, будто он идет по фойе Театра комедии и разглядывает веселые и яркие макеты акимовских декораций. Он покупал табак. Или, может быть, делал вид, что покупает его… Во всяком случае, вежливо осведомлялся о цене, извинялся и шел дальше… Я подошел, поздоровался и напомнил, что много лет назад видел его в «Ленинских искрах». Он обрадовался, увидев земляка, расспрашивал о новостях из Ленинграда; поинтересовался моей судьбой, узнал, что до войны я был студентом и посещал семинар при кафедре фольклора у М. К. Азадовского.

Разговор пошел о народном творчестве.

Выяснилось, что Евгений Львович собирал материалы для пьесы о Мушфики — герое таджикских народных сказок.

Мулло Мушфики! Кто в Таджикистане не знает этого имени. Герой бесчисленного количества сказок и анекдотов, остроумный и находчивый, он стал воплощением вековечной мудрости народа. Сотни людей в кишлаках и городах Таджикистана могут похвастаться знанием похождений Мушфики, но лишь немногие знают о том, что давно, еще в XVI веке, жил поэт, носивший это имя. Он прославился своими лирическими газелями и сатирами.

Но кроме того, он был еще знаменит своей находчивостью и независимостью характера, своими веселыми ответами.

О его остроумии знали и рассказывали в народе.

Постепенно, говоря о Мушфики, рассказчики стали припоминать веселые ответы и приключения совсем других сказочных героев и приписывали их тому же Мушфики.

Вот почему очень многие из сказок Мушфики похожи на общевосточные сказки о Ходже Насреддине (Афанди), на русские анекдоты о пошехонцах и произведения фольклора других народов.

Сотни лет прожил сказочный Мушфики, борясь со скупостью ростовщиков, глупостью чиновников эмира, шейхов и кази. Посмеивающийся над собственной нуждой бедняк и друг бедняков, он стал любимым героем сказочного фольклора.

Мы шли по базару, важно прицениваясь к самым разнообразным вещам, разумеется, без малейшей мысли об их покупке, и разговаривали о похождениях этого очаровательного плута и веселого победителя богатеев, вельмож и просто дураков.

Пьеса так и не была написана, но помню, что Евгений Львович просил специально переводить ему тексты таджикских сказок о Мушфики и не раз в разговоре возвращался к их сюжетам.

Правда, не следует думать, что разговор шел у нас «на равных», — Е. Л. Шварц как-то незаметно ввел меня в свой сказочный мир и разговаривал так, будто он был волшебником, а я так и остался мальчишкой из «Ленинских искр» (сперва я даже немножко обиделся, а потом все-таки включился в эту игру).

Интересно, что с моим малолетним сыном (это было уже потом, после войны) Евгений Львович, напротив, разговаривал, подчеркивая, что имеет дело со взрослым и солидным человеком. При встречах в Комарове или в Доме писателей он серьезно спрашивал его, как идет воспитание родителей и не обжуливаю ли я его в шашки. Естественно, что сын был в восторге и в возрасте шести или семи лет любил говорить: «Мой друг Евгений Львович…»

Всерьез о фольклоре мы говорили уже в 1947 году. В газете «Смена» я напечатал довольно посредственную рецензию на кинофильм «Золушка», поставленный режиссерами Н. Кошеверовой и М. Шапиро по сценарию Е. Шварца ( 2). Я писал, что Золушка — «глубоко традиционна, но рассказана она совсем по-своему, веселым и очень мягким голосом человека наших дней, прекрасно знающего отличие действительности от сказки и порой, в целях назидательности, придающего сказочным героям реалистические черты».

Дальше речь шла о том, что Е. Шварц по-своему талантливо и остроумно развил сказочные образы. Его добрая фея с удовольствием превратила бы злую мачеху в лягушку, но у мачехи «такие связи!». Его король — чудак и весельчак, поминутно кидающий свою корону в сторону и совсем по-мальчишески клянущийся — «честное королевское!».

«Нам кажется, — писал я, — что эти новые черты в создании сказки вполне законны. Если мы сравним романтическую Золушку из западных сборников с глубоко реалистичной, трудовой и совсем не сентиментальной девушкой из русских сказок, — мы увидим, что каждый сказитель вкладывал в образы повествования новые детали и черты. С этой точки зрения, драматург-сказочник Е. Шварц вполне правомочен на дальнейшее расширение образа».

Я тогда был аспирантом первого курса и поэтому считал себя главным хранителем фольклорных традиций. Ничего более умного, чем упрек в том, что авторы фильма пропустили какой-то сказочный мотив, я не мог придумать…

Через несколько дней после выхода рецензии я встретил Евгения Львовича. Сперва он пошутил со мной, спросил, в строгости ли держит меня мой сын, потом поблагодарил за дружелюбную заметку и вдруг очень серьезно заговорил о народном творчестве.

Он сказал, что для писателя есть два пути следования фольклору. Первый — это путь сохранения внешних форм старины, перенесения отдельных выражений и даже сцен из далекой сказочной страны в наше время. Другой — он кажется более плодотворным — путь проникновения в самую суть фольклорного образа, поиски таких черт сказочного героя, которые можно было бы развить, углубить, довести до сложного реального образа нашего современника.

Речь пошла о пьесах Ирины Карнауховой, талантливой собирательницы фольклора и автора многих сказочных книг. Она шла путем точного воспроизведения мотивов сказки…

Это был интересный и поучительный разговор, который я хорошо запомнил.

— Перед каждым писателем, увлеченным сказкой, есть возможность или уйти в архаику, туда, к сказочным истокам, или привести сказку к нашим дням, — сказал мне Евгений Львович.