Георгий Ипполитов - Деникин

Есть другой путь — предательства. Он дал бы временное облегчение истерзанной стране нашей… Но проклятие предательства не даст счастья. В конце этого пути политическое, моральное и экономическое рабство.

Судьба страны зависит от ее армии.

И я, в лице присутствующих здесь министров, обращаюсь к Временному правительству:

Ведите русскую жизнь к правде и свету, — под знаменем свободы! Но дайте нам реальную возможность за эту свободу вести в бой войска под старыми нашими боевыми знаменами, с которых — не бойтесь! — стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его нет больше. Но есть Родина. Есть море пролитой крови. Есть слава былых побед.

Но вы втоптали наши знамена в грязь.

Теперь пришло время: поднимите их и преклонитесь перед ними.

…Если в вас есть совесть!»

Проанализировав все пять вариантов речи Деникина, я выделил основополагающие требования, предъявленные Временному правительству: передача законодательных функций главковерху; изъятие из армии политики; отмена «Декларации прав солдата»; упразднение в армии комиссаров и комитетов; восстановление в армии власти начальников; создание отборных частей; введение смертной казни в тылу.

Жесткость и бескомпромиссность генеральских требований обусловливаются сложностью конкретно-исторической обстановки летом 1917 года и личными чертами характера генерала.

Анализ стенограммы совещания привел меня к выводу, что из всех его участников Деникин выступил наиболее последовательно и резко против военной политики Временного правительства, ведшей к гибели армии, а следовательно, и России. Характерно, что и после выступления генерал продолжал подавать реплики, зафиксированные в стенограмме, суть которых — вскрытие пороков, ведших армию к катастрофе, и пути выхода из нее. Например:

«…Институт комиссаров — это двоевластие, их вмешательство в деятельность командиров не может не разлагать армию; „первые разлагатели армии — это комиссары, а вторые — комитеты“; „назначать на освобождающиеся должности офицеров только с опытом, служебным и боевым“; „необходимо формировать инженерные рабочие дружины из негодных к окопной службе и бездействующих в тылу из состава Петроградского гарнизона“.»

Особо необходимо отметить реакцию Керенского на выступление и реплики Деникина на совещании.

Из стенограммы совещания вытекает, что премьер-министр вначале разрешил генералу покинуть зал заседаний по его просьбе, так как тот пришел в состояние сильного душевного волнения после своей речи. После же того как Антон Иванович вернулся, Керенский набрался мужества и пожал руку генералу, поблагодарив «за откровенное и правильно выраженное мнение».

Яркая эмоциональность, правдивость, прямолинейность деникинской речи буквально шокировали премьера. Впоследствии генерал Алексеев записал в своем дневнике: «Если можно так выразиться, Деникин был героем дня».

Но вскоре Керенский уже по-другому станет относиться к речи моего героя. Антон Иванович потом напишет в «Очерках русской смуты»:

«Впоследствии в своих показаниях верховной следственной комиссии (по делу Корнилова. — Г. И.) Керенский объяснял это свое движение тем, что одобрение относилось не к содержанию речи, а к проявленной мной решимости, и что он хотел лишь подчеркнуть свое уважение ко всякому независимому взгляду, хотя бы и совершенно не совпадающему с правительственным. По существу же, по словам Керенского, „генерал Деникин впервые начертал программу реванша — эту музыку будущего военной реакции“. В этих словах глубокое заблуждение. Мы вовсе не забыли галицийского отступления 1915 года и причин, его вызвавших, но вместе с тем мы не могли простить Калуша и Тарнополя 1917 года. И наш долг, право и нравственная обязанность были не желать ни того ни другого…»

Действительно, с трибуны говорил, как справедливо пишет американский историк А. Рабинович, энергичный, молодой, отмеченный многими наградами герой начального этапа войны.

«Речь Деникина была настолько резкой, — вспоминал генерал А. С. Лукомский, что генерал Брусилов перебил выступающего, сказав: „Нельзя ли короче и затрагивать вопросы, касающиеся только поднятия боеспособности армии“. Тогда тот заявил, что он просит или дать ему высказаться полностью, или „больше говорить ничего не будет“. Генерал Брусилов попросил его продолжать…»

Поразительным можно считать и тот факт, что генерал Корнилов, приславший на совещание доклад, не допустил в нем таких резких выражений, как Деникин. Тем не менее корниловские требования перекликались с требованиями Антона Ивановича. Не случайно Корнилов, вскоре после своего назначения главковерхом вместо опального Брусилова, написал письмо Деникину, где, в частности, отмечал следующее:

«С искренним и глубоким удовольствием я прочел ваш доклад, сделанный на Совещании в ставке 16 июля. Под таким докладом я подписываюсь, низко вам за него кланяюсь и восхищаюсь вашей твердостью и мужеством. Твердо верю, что с Божьей помощью нам удастся довести до конца воссоздание родной армии и восстановить ее боеспособность…»

Ах, Лавр Георгиевич! Ваши бы слова да Богу в уши… Судьба жестоко посмеялась над верой двух боевых русских генералов.

Горячий призыв Деникина к спасению армии не нашел должного отклика у Керенского.

Стенограмма совещания свидетельствует: премьер, отдавая должное мужеству генерала, однако твердо заявил, что если принять максималистскую программу Деникина, то «надо ожидать громадных беспорядков». Керенский выразил уверенность, что Деникин «не будет настаивать на немедленном проведении в жизнь».

Отмечу, что в советской историографии требования Деникина к Временному правительству оценивались только как контрреволюционные и исключительно реакционные. Белоэмигрантская историография видела в них иное. Генерал Головин считал, что в основе требований Деникина к Временному правительству не лежало «никакой реставраторской идеи»; они явились «продуктом патриотизма, болезненно обостренного только что пережитым позором и ужасом поражения».

Через два дня после Могилевского совещания генерал Брусилов был отправлен в отставку. Не спасла Алексея Алексеевича лояльность к Керенскому и его команде. А ведь, вступая на пост верховного, Брусилов говорил так:

«Я вождь революционной армии, назначенный на мой ответственный пост революционным народом и Временным правительством по соглашению с Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов. Я первым перешел на сторону народа, служу ему, буду служить и не отделюсь от него никогда».