Макарий Огибенин - День в раскольническом скиту

– Дурак!! – прогремел отец Досифей, но за плетку взяться, как видно было, постеснялся меня.

– Тыква! Сиречь, глупая голова, – перевёл он, наконец, непонятное для меня слово. – Читай: Господь защититель животу моему…

– Наказание мне с ним, – обратился учитель к отцу игумену, который всё время сидел у стола, перебирая лестовку, словно бес лютый обуял им.

– Надо завтра Евангелие прочитать над ним, авось нечистая сила его и оставит, – сказал отец Паисий. – Да и Михайло Максимыч посмотрит на это. Ведь ты не видал, как это делают? – спросил он меня.

– Нет, не видал, – отвечал я.

– Да где вам видать в вашем Вавилоне. ( Раскольники – монахи живущих в миру называют «вавилонянами», а сам мир – «Вавилоном», утверждая, что в этом именно Вавилоне в настоящее время и царствует антихрист. Несмотря на это, они от христолюбцев – вавилонян принимают милостыню в виде кредитных билетов, крупчатки, изюма, мёда, масла, штуками ситца, сукна и тому подобных предметов домашнего обихода. – Авт. ). Нешто ваши попы знают, как изгнать беса нечистого! Где им! – пренебрежительно воскликнул он и при этом так заносчиво посмотрел на меня, что по одному его взгляду можно было подумать, что отец Паисий уже не с первым бесом имеет дело, и что он так же легко может выгнать беса из человека, как кухарка из кухни блудливую кошку, за хвост да и на мороз: ступай, мол, проветрись.

– А что, отчинька ( ласкательное от «отче». – Авт. ), читать мне или уж довольно? – обратился к своему учителю мальчик. Отец Досифей, как бы не слыша мальчика, с важностью молчал.

– Отпусти его, отче! – сказал отец Паисий. – Ему надо завтра пораньше встать да помолиться, чтобы приготовиться к слушанию святого Евангелия.

– Добре! Ступай, юнец, почий! – сказал отец Досифей. Мальчик очень истово помолился на образ и, сделавши, как и Феодор, тому и другому старцу по три земных поклона, повернулся к двери.

– Стой! – закричал на него отец Досифей. – Куда повернулся? К бесу! Из тебя хотят изгонять его, а ты сам к нему поворачиваешься! Иди и вставай на поклоны! Возьми лестовку, да во славу Божию откланяйся «четыредесять» ( сорок. – Авт. ) поклонов.

Мальчик послушно встал пред образом, положил перед собой подручник и со слезами на глазах начал неторопливо откланивать поклон за поклоном, а чтобы он не обманул и вместо сорока не откланялся бы тридцать, для этой цели отец Досифей сел на табурет и по своей лестовке сам проверял число поклонов.

– Чередом клади на себе крестное знамение! Не жалей своих плеч, постукивай… ( У старообрядца, который усердно постукивает пальцами во время моления по плечам и по животу, то есть не жалеет своей плоти, сначала образуются масленые пятна, а через год, либо через два, на тех местах подрясника образуются дыры. – Авт. ). А то смотри, хоть и зла «кума», но она даст ума! – начитывал провинившемуся мальчику отец Досифей.

Я никак не мог понять, как этот мальчик мог повернуться к бесу и, не желая помешать производившему контроль над поклонами отцу Досифею, обратился с вопросом к отцу игумену:

– Скажите, пожалуйста, отец Паисий, за что же на мальчика отец Досифей наложил епитимию?

– Никаких же вы христианских порядков не знаете! – упрекнул меня отец игумен. – Никола, уходя отселева, повернулся на левую руку, а на левой, известно, бес сидит, а на правой ангел. За это его и заставили помолиться, а ежели не учить их христианскому житию, что из них выйдет?! Онодысь приехал к нам его отец, богатеющий человек и шибко богобоязненный, привёз даже бадейку мёда в обитель для братии, спаси его Христос! Поклонился этак мне в ноги, батюшка, говорит, отец Паисий, научите вы, говорит, моего Николку уму-разуму да страху Божьему, да пуще всего чтению, у нас, говорит, наставник наш Иван Семёныч ничего не умеет читать – прости Христа ради! Найдёт ему «головщик» Евангелие, чтобы он заранее вытвердил, уж он твердит-твердит и то путём прочитать не умеет. Головщик подскажет, когда кончить Евангелие, – кончит, а не подскажет, так он и до доски прочитает. Одно слово – бестолковый! Племянника я, говорит, недавно женил, венчал Иван Семёныч. В часовню-то много понабралось народа-то, антиресно ведь кажному посмотреть на богатую «свальбу», тут и никоньяне, должно, были. Начал он читать Евангелие, да так-то громогласно! Надо полагать, себя показать перед никоньянами захотел, что-де не все одни попы да дьякона бывают громогласны, думал он, а мы хотя, мол, и мужики, но тоже не лыком шиты и в грязь лицом не ударим. «Бысть брак», загремел он, тут надо сказать: «в Кане», а он с дуру-то, да и брякни: «в бане», а народ, известно, дикой! Ну, прыскать да смеяться во всех углах. Поговорил я ему опосля-то: не совался бы ты, говорю, Иван Семёныч, со своей шубной грамотой-то, лучше бы было, право!

Прости, говорит, Христа ради, не разглядел! Буква-то «Како», вишь, на «Буки» уж очинно смахивает, а очки-то я, говорит, у себя дома на «божничке» забыл. А что очки? Отговорка одна! Хоть десяток навесь ему, говорит, на нос-то, всё равно не лучше прочитает – знаем! Поговорил я ему порядком, а смеху-то не убавилось, от никониан-то нам срам один! А чтобы этого не было, отец-то Досифей и старается просветить их светом учения, спаси его Господи и помилуй, – проговорил отец Паисий и при этом набожно посмотрел на стоявший в углу образ. – Правда, он строгонек маленько, да что поделаешь, на то и в Писании сказано: «Зачало премудрости страх Господень».

Пока мы разговаривали, сопровождавший нас послушник приготовил для меня постель, состоящую из кошмы, обшитой белым холстом, и подушки с какой-то неопределённого цвета ситцевой наволочкой.

Поговоривши кое о чём житейском, отец Паисий предложил мне на завтрашний день съездить к матушкам в скит, который находится всего в двух верстах от мужского, но я отклонил его предложение, ссылаясь на оставленные стада баранов и недостаток для них корма. Отец Паисий, пожелав нам спокойной ночи, ушёл вместе с послушником, отец Досифей занялся чтением, а я, утомлённый, скоро заснул.

Спал я довольно крепко, но меня разбудил какой-то необыкновенный звук, похожий на то, как будто ломали что-то. Мне пришло в голову, уж не ворота ли у конюшни какие-нибудь бродяги разбивают, чтобы увести скитских и наших лошадей. Вскочив с постели, поспешно одевшись, я вышел из училища, направляясь к западной стороне молельни, откуда происходили эти необыкновенные звуки. Скоро мне представилась следующая картина: на двух столбах с перекладиной висела на верёвке, судя по звуку, хорошо просушенная деревянная доска, аршина полтора длиною и вершков десяти шириною. Какой-то монах, с зажжённым пучком лучины в зубах, со всего плеча и со всем усердием, молотил дубиной по этой доске. От этих ударов, казалось, весь лес трещал, но «звонарь» не унимался. Когда я увидел эту импровизированную колокольню, опасение моё за кражу лошадей само собою рассеялось.