Макарий Огибенин - День в раскольническом скиту

Монахи, услышав призыв к молитве, шли один за другим в молельню, одни – с лучиной, а другие – ощупью. Сон мой был уже нарушен, и я, движимый любопытством, вошёл в молельню, в которой горело всего три лампадки, отчего повсюду царил полумрак. Монахи, спавшие в молельне, встали ( Раскольники не находят предосудительным спать в молитвенных домах и целыми повалками, иногда в ночь на большие праздники, спят у самых икон. В одном селе грамотный старообрядец, недовольный этим нехорошим обычаем, однажды сказал мне: «Хоть бы и не было показано в уставе, утром кадить святые иконы, всё равно необходимо надо покадить, потому что наши молельщики спят, как свиньи, хоть топор с топорищем повесь, – не беспокойся, не упадёт». – Авт. ). Первые из них умывались, другие одевались, а некоторые уже клали начал, так что отец игумен едва успевал каждому сказать: «Бог простит, Бог благословит».

Когда братия были все готовы, отец Паисий произнёс:

– Извольте класть «начал»!

По окончании «начала» он, обернувшись лицом к братии, сказал:

– Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. Простите мя, отцы святии и братия!

– Аминь, Бог простит, отче святый! – отвечала вся братия в один голос.

– Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. Благословите!

– Аминь, Бог благословит, отче святый!

При этом и братия кланялась игумену с теми же словами. После этого отец игумен, сделав перед иконами три поясных поклона, провозгласил:

– Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. Благослови, отец Мельхиседек, замолитвовать!

– Аминь, Бог благословит, отче святый!

– «Замолитв святых отец наших» (и прочее). А пока отец игумен замолитвовал, один старичок-монах, взяв подручник, и с той же молитвой «Исусовой» поклонился в ноги отцу игумену:

– Благослови, отче святый, прочести полунощницу!

– Аминь, Бог благословит, отче, потрудись Христа ради во славу Божию! – чуть слышно проговорил последние слова отец Паисий.

Голос чтеца плавно и чётко раздавался в мрачной молельне, он прочитал всё, что полагалось по уставу, а также и 17-ю кафизму целиком, но к аналою не подходил и книг не открывал, оказалось, что этот монах был совершенно не грамотный, не знавший, как говорится, «аза – в глаза», но он довольно порядочно читал, почти всегда верно делал ударения и останавливался на точках. Он жил в скитах уже более 30 лет, наизусть знал всё старообрядческое пение и числился в обители не последней спицей в колеснице, а в страдную или другую рабочую пору, когда другие грамотные монахи были на работах, был просто незаменимым помощником в молении отцу Паисию.

Когда была окончена полунощница, отец игумен с теми же благословениями, молитвами и замолитвами начал служить утреню. Зажгли свечи и лампады. Экса-псалмы ( шестопсалмие. – Авт. ) читал сам отец игумен, которые и прочитал безукоризненно. Я уже после узнал, что у старообрядцев шестопсалмие всегда читают сами настоятели.

Пропели «Бог Господь» и начали читать кафизмы. Когда чтец дочитывал последнюю славу последней кафизмы, отец Ефрем (он был в сане подъигумена) испросил у отца Паисия благословение «кадильницу раздуть».

Нужно заметить, что старообрядцы, когда кадят иконы, держат кадильницу не просто в руке, как попало, а в «кресте», как они говорят. Представьте себе, что отец Ефрем сложил персты (двуперстным сложением) как бы для изображения на себе крестного знамения, в трёх перстах, большом, безымянном и мизинце, он держал самый конец ручки, а указательным и средним поддерживал ручку снизу, и таким образом выходило, что он действительно держал кадильницу в двуперстном сложении.

Когда отец игумен запел «Хвалите имя Господне», отец Ефрем, вставши на средине молельни, сделал перед Распятием три поясных поклона и испросил у игумена благословение «иконы покадить». Он, прежде всего, покадил Распятие, перед которым клал поклоны, а потом стал кадить и другие иконы. Покончивши с каждением икон, он зашёл и на кухню, где покадил квашню, как видно, поджидавшую его и уже стоявшую раскрытой, горшки, припасы и овощи, принесённые для приготовления на кухню, не забыл также покадить и в печи, в которой в то время горели сухие берёзовые дрова.

Когда он вышел из кухни, «отцы и братия» стояли уже с расстёгнутыми рясами, подрясниками и даже рубашками. ( У раскольников-монахов ряса застегивается на 12 пуговиц, по числу якобы 12 апостолов, откуда они это взяли, я не мог узнать. – Авт. ). Приготовившись таким образом, они держали в руках тельные кресты, преимущественно кипарисовые, оправленные медью или оловом, величиною от одного до двух вершков. Импровизированный диакон, как и следовало ожидать, покадил крест прежде у отца настоятеля, а потом у монахов и послушников. Дошла, наконец, очередь до старичка-монаха, который сидел в кресле, им самим устроенном и, навалившись на печку, крепко спал. Подошедши к нему, отец Ефрем очень неделикатно дёрнул старца за каптырь и закричал ему в самое ухо:

– Отец Иринарх! Крест покадить!

Отец Иринарх, не расслышав как следует, для какой цели его будят, и, не вставая с кресла, начал спросонья спешно класть поясные поклоны.

– Эва, принялся молиться, когда не требуется! Крест добывай, тебе говорят! – закричал на него отец Ефрем, не обращая внимания на происходившее богослужение. Понял, наконец, должно быть, отец Иринарх, для чего его разбудили, забормотал что-то себе под нос и, не торопясь, начал заскорузлыми руками расстегивать свою рясу, чтобы достать для каждения свой громадный кипарисовый крест.

– Охти – мне грешному! – воскликнул отец Ефрем. – Скамейка у тебя была, так ты падал с нее, неудобно, вишь, тебе спать-то было, а теперь на-ко пойди! Кряслы устроил, чтобы за службой спать, как «янарал» какой развалится, да и храпит на весь храм Божий! Неча сказать, «улеботворил» сонному бесу, это ему, окаянному, чай, по губе!

Покончив с каждением креста у «янарала», он отошел от него на левый клирос, чтобы поставить кадильницу на прежнее место.

– Ты, дяденька, наверное, не знаешь, кто такой сонный бес? – спросил меня мальчик лет 15-ти, одетый в чёрный подрясник, старший и лучший из учеников отца Досифея, певец и будущий поборник «древляго» благочестия.

– Нет, не знаю! Объясни, пожалуйста!

– А об этом в Патерике писано, – понизив свой голос до таинственного шёпота, начал повествовать мальчик, – там говорится, что один святой и прозорливый старец молился в церкви и видел, что бес ходил между братией со склянкой и пёрышком, помазывая очи инокам, отчего те предавались сну и уже не слушали церковного пения и чтения. Вот этот бес и отцу Иринарху мажет очи, чтобы он крепче спал, до того ведь он, окаянный, усыпит его проклятым своим снадобьем, что у него и слюна выйдет на мантию – ей-ей! А в носу-то у него сопит, яко кимвалы доброгласны! – хихикнул мальчик в кулак, видимо, довольный своей остротой, отошёл от меня и мимоходом дернул за бороду успевшего уже уснуть отца Иринарха.