Эдмонда Шарль-Ру - Непостижимая Шанель

Ибо в одежде глаз привык к роскоши одних модельеров, к романтизму других. Впрочем, новая мода была весьма привлекательна, к чему отрицать? Мы бы отняли у Габриэль победу, если бы стали утверждать, что в ее отсутствие в Париже никто не умел одевать женщин. Кого можно заставить поверить, что Баленсьяга, Диор, Живанши, Фат, Ланвен и многие другие не заслуживали внимания? Напротив, они находились в зените славы, и предположение, что женщина в семьдесят лет сможет осуществить изменения в сфере, где они царили с таким блеском, казалось совершенно безрассудным.

Удивительно, с каким умом Габриэль выбрала подходящий момент, чтобы доказать, что мода так, как ее понимали в Париже, больше не соответствует женщинам, которым она предназначалась. Ибо сколь бы красива ни была одежда, предлагавшаяся парижанкам, она была вне времени. Действительно, ее новизна была всего лишь реминисценцией. Поэтому, чтобы добиться успеха, не следовало пытаться соперничать в воображении с нынешними кумирами, а постараться, не пренебрегая виртуозной техникой шитья, поставить на службу жизни новую строгость линий.

Магическую сторону успеха Габриэль полностью резюмируют следующие строки:

«Одежда, изъятая из текучести настоящего и рассмотренная сама по себе, как форма, в ее чудовищном существовании на человеке, предстает как нелепый чехол, как странная растительность, сравнимая с украшением в носу или кольцом, продетым сквозь губу. Но она становится пленительной, если рассматривать ее в совокупности качеств, которые она придает своему владельцу. И тогда мы наблюдаем явление столь же поразительное, как когда из переплетения чернильных знаков на листе бумаги возникает смысл великого слова… Хорошо скроенная одежда каждый день демонстрирует нам свою способность быть невидимой».

«Странной растительности», которой она собиралась дать бой, Габриэль с блистательным успехом противопоставит одежду, замечательную своей невидимой строгостью.

Какая атмосфера царила в Доме Шанель 5 февраля 1954 года? Как на заседании суда присяжных за несколько минут до вынесения приговора. Журналистки, приехавшие из Англии и Америки, разместились в первом ряду рядом с французскими хроникершами, и все вместе эти дамы, сидевшие на маленьких золоченых стульчиках, образовывали своеобразный трибунал. В их ожидании, в котором сквозили то плохо скрытое возбуждение, то явная злоба, то насмешливая несерьезность, было что-то неприятное. И что-то коробило в их внешности. Возможно, виною всему была их неряшливость. У ног рассыпалось содержимое плохо закрытых сумок, похожих на котомки. Там же, на полу, валялись пальто и блокноты. С сигаретой в одной руке, карандашом — в другой, пресса была готова судить.

Но где же была обвиняемая?

Многие женщины, которые пришли, чтобы «увидеть ее», напрасно искали Габриэль. Она была невидима, спрятавшись на верху лестницы, между зеркал, на своем излюбленном месте.

Среди собравшихся было мало молодежи. Клиентки Шанель все были женщины в возрасте. Что касается тогдашних богатых красавиц, они одевались у Диора или в копии Диора и не знали даже имени Шанель.

То, что она выбрала пятое число, свою цифру-фетиш, ничего не изменило в приговоре. А приговорили ее к смертной казни. «Французская пресса была чудовищна в своей вульгарности, глупости, злобе. Журналисты насмехались над ее возрастом, уверяли, что она ничему не научилась за пятнадцать лет отсутствия… Манекенщицы дефилировали в гробовом молчании. На выходе было даже сказано вслух несколько непристойностей».

Заголовки и статьи, посвященные этому событию парижскими газетами, достаточно красноречивы. «Печальная ретроспектива», — читаем в «Орор». «Призраки платьев тридцатых годов» — такова была точка зрения «Комба». Ее заголовок был еще хуже: «У Шанель, у черта на рогах».

Добавим, что против нее выступила не только французская пресса. Лондонские газеты проявили не меньшую жестокость. «Фиаско», — писала «Дейли мейл». Но если что и ранило Габриэль, можно не сомневаться, это было внезапное презрение со стороны ее английских друзей. На остальное ей было наплевать, и к французской прессе она относилась без малейшего уважения.

Ее поведение в часы, последовавшие за громким провалом, из всех тяжелых моментов долгой жизни Габриэль более всего вызывает уважение. Дело в том, что девчушка в черном, ребенок из Обазина, Вечная сирота, видала и не такое. Почему они изо всех сил хотели утопить ее? Она слушала комплименты друзей, похожие на соболезнования. Она слушала их, и ей безумно хотелось рассмеяться. Они что, считали ее дурочкой? Они говорили ей, что она победила. Да разве это было похоже на правду?

Она слушала их с той безжалостной трезвостью, от которой ничто ее не излечило. Можно ли убедить фермера, что его урожай хорош, если это не так? А сыновья кабатчика из Понтея? Скажи им, что каштановая роща не так уж и больна, разве они поверили бы?

В ту же ночь она призналась одной из своих бывших первых мастериц, присутствовавших на открытии, что в бездействии «она потеряла сноровку». Она признавала это. Между ремесленниками друг другу не рассказывают историй. Так что же? У нее была только одна забота — вновь приняться за дело. И напрасно было бы искать на ее лице, в ее жестах и словах малейшие признаки отчаяния.

На следующий день, надо было признать очевидное, книга заказов была пуста, Дом — тоже. Габриэль дала знать работницам, что случай слишком хорош, чтобы им не воспользоваться: вместо того чтобы готовить коллекцию под крышей, в тесноте, она будет делать примерки в салонах. «Там по крайней мере будет удобно. Хоть в этом будет толк». Коллекция? Какая коллекция? Едва одну закончили. Но, дергая свои висевшие на шнурке ножницы, Габриэль упрямо твердила только одно: «Новая коллекция».

Надо признать, доверия она не внушала, и ценность Шанель резко упала.

В фирме «Духи Шанель» стали задаваться вопросами. Было ли разумно продолжать финансировать деятельность женщины, которая, по всей видимости, больше никого не интересует? Ее провал, если он повторится, будет для ее духов худшей рекламой. Новости, получаемые с улицы Камбон, только подтверждали сомнения. Габриэль, с напряженным лицом, жила в атмосфере поддельного доверия. Можно было подумать, что она пыталась взбодрить себя словами. Она проводила примерки, стоя на коленях на полу, в состоянии крайнего возбуждения.

Пьер Вертаймер счел необходимым пойти и посмотреть, что происходит у его воинственной компаньонки. Как она там, его храбрая, его «незаконная», его упрямица? Между ними больше не было соперничества, не было перебранок, их ссоры угасли.