Эдмонда Шарль-Ру - Непостижимая Шанель

Вскоре в сопровождении мальчиков-певчих в великолепных кружевах появлялись священники.

Мессы в Мулене отличались помпезностью и длились дольше, чем где-либо во Франции.

Это было связано с долгим — сорокалетним — правлением епископа монсеньора Дре-Брезе, прелата, любившего роскошь и знавшего толк в одежде. Высота его митр, длина его тренов, которые с трудом несли протодьякон и два певчих, выбранных среди самых крепких мальчишек, непревзойденная медлительность, с которой он вышагивал во время процессий, наконец, елейность, отличавшая любое его благословение, навсегда остались в памяти муленцев. И через шесть лет после смерти епископа бесконечные церковные церемонии отличались все тем же отсутствием чувства меры. Что касается нелепостей в поведении бывшего прелата, над которыми так издевались либералы, — порою настоятельная потребность заставляла монсеньора прерывать церемонию в самом разгаре и спешить в ризницу (помоги мне, Господи!), дабы справить нужду (при этом трен сильно затруднял его торопливые движения) — о них никто больше не вспоминал. Когда Габриэль знакомилась с городом, можно было предположить, что муленские католики останутся навсегда верны памяти епископа, сочетавшего с великолепием еще и высокое происхождение.

Ибо отец его был доблестным защитником трона, да к тому же маркизом. Маркиз этот, о котором в пансионе Святой Богородицы говорили почти столь же часто, как и о бывшем епископе, был не кто иной, как злополучный главный церемониймейстер [5] Шарль Эврар, маркиз де Дре-Брезе (1762–1829). Монсеньор де Дре-Брезе, родившийся в 1811 году, был его последним, третьим сыном. Епископ Мулена с 1850 до 1893 г. покойного Капета. Именно ему было поручено передать депутатам 3-го сословия королевский приказ об их роспуске, что вызвало знаменитую отповедь Мирабо, которая, по словам набожных воспитательниц, была вполне в духе «ненавистного Рикетти». Однако Габриэль в течение всей жизни не раз цитировала слова из этой отповеди.

Ей было в высшей степени наплевать на Революцию, революционеров и их идеи, но, чтобы поразить собеседников, она могла вдруг бросить с пафосом: «Подите скажите вашему господину…» Для нее это был всего лишь театр, обычная тирада, почти фарс… Но тем не менее ей вспоминались слова, услышанные некогда и тайно сохраненные в памяти. Слова, связанные с молодостью, проведенной в мессах, вечернях, молитвах и причастиях, слова, произносившиеся по воскресеньям под звуки органа, старые слова времен Мулена.

Во время церковных процессий становилось ясно, что воспитание молодых девушек — хотя и бесплатное — давало хорошие результаты.

Процессии… Девушки были их украшением.

Шагая в ногу, они проходили перед крестьянами со здоровенными усищами, перед по-воскресному разодетыми буржуа, перед набожными торговцами, перед стоявшими навытяжку военными.

Для Габриэль процессии были замечательным предлогом.

Она видела наконец то, что хотела, — других. Она свободно смотрела. И на нее смотрели… Она проходила перед молчаливой, сосредоточенной публикой. Улицы были украшены и надушены, словно гостиная. Повсюду белые букеты и золотые драпировки. Габриэль пела. О, как она любила петь! Она шагала легко. Она встречалась взглядом с мужчинами и не отводила глаз.

Праздник Тела Господня вызывал в Мулене неслыханную кутерьму. Процессий было столько же, сколько и приходов, а временных алтарей столько же, сколько процессий. Все это длилось в течение многих недель, заполняя перекрестки и первые страницы газет.

В этот день юные ученицы бесплатных школ открывали шествие. Они шли впереди каноников, несших свечи, маленьких мальчиков, одетых ангелочками, святых даров под балдахином и епископа в не гнущейся от золота мантии.

Когда процессия приближалась к временному алтарю, она останавливалась.

Священник опускал свой груз и переводил дыхание. Каноники утирали пот. Певчие подзаправляли кадила и снабжали ангелочков новой партией свежих лепестков.

Порою из детских рядов раздавались жалобные и отчаянные вскрики: «Мама!» Подбегали матери. Нервной рукой они поправляли падающие локоны, выпрямляли нимб и в спешке спускали штаны тому, кому страшно хотелось писать. Господа из благотворительного комитета пользовались случаем, чтобы улизнуть незаметно и пропустить рюмочку черешневого ликера в Китайском кафе.

На террасе посетители осеняли себя крестным знамением.

Тем временем сироты заканчивали последний псалом, и процессия вновь двигалась в путь в волнах ладана.

Из всех алтарей самыми грандиозными были те, что воздвигали кавалерийские полки, расквартированные в Мулене. Священники останавливались там дольше всего, и благословениям не было конца. Это было самое большое развлечение, и во время процессий именно на него рассчитывали местные журналисты в ожидании сюрпризов.

В тот год, когда Габриэль прибыла в Мулен, кавалеристы проявили чудеса изобретательности. Все свечи были вставлены в стволы винтовок и револьверов. Сквозь дым кадильниц в руках бесстрашных кавалеристов сверкало оружие… Право слово, непонятно было, что вы видите.

Но пресса видела в этом только предлог для восторженных комментариев.

Вот как было описано событие, ставшее гвоздем тогдашнего праздника: «Скрещенные сабли и артистически соединенные пики, висящая перед алтарем люстра, составленная из револьверов, — все эти украшения производили великолепное впечатление, отличаясь отменным вкусом».

Тогда-то Габриэль и поняла, что затененный липами Мулен не только город монастырей.

Когда Адриенне и Габриэль исполнилось двадцать лет, жизнь их приняла новый оборот.

Жюлия уже покинула монастырь и помогала бабке и деду на рынках. Антуанетта, еще слишком юная, оставалась на попечении монахинь, тогда как Адриенну и Габриэль поместили в качестве служащих в одно честное семейство, державшее рядом с Часовой улицей весьма бойко торгующий магазин. «У Святой Марии. Приданое и товары для новорожденных» — именно здесь поселились у своих хозяев Адриенна и Габриэль, по-прежнему вместе, в одной комнате, как в Варенне, как в монастыре.

Однако, вне всякого сомнения, связь с пансионом святой Богородицы все-таки прервана не была. Во всяком случае, не сразу.

Адриенна оставалась в дружеских отношениях с монахинями. И хотя работала в городе, продолжала посещать приютские мастерские. Что касается Габриэль, ее никогда не приходилось упрашивать, если хоралу бесплатной школы вдруг требовалось ее участие. В области вокала у нее были определенные амбиции.

Магазин на Часовой улице принимал также заказы на женскую и детскую одежду. Очень быстро девушки стали работать именно в этом отделе. Они шили, как волшебницы. Весть об этом быстро распространилась по всему городу.