Эдмонда Шарль-Ру - Непостижимая Шанель

В окрестностях было много замков, где каждый год в сезон скачек собирались элегантные дамы и господа. Дело в том, что неподалеку от муленского ипподрома находились знаменитые конюшни. Именно в Шанфе, на конном заводе герцога де Кастри, родились Фронтен и Литл Дьюк, победители Большого Парижского приза. А маршал Мак-Магон? Разве в бытность президентом Республики он не приезжал на муленские скачки? Само собой разумеется, из дружбы к герцогу де Кастри, который был его свояком. Кроме того, было общеизвестно: президент лучше разбирался в лошадях, чем в политике.

Габриэль заметила, что ее хозяева испытывали настоящее упоение, произнося имена тех, в ком они видели источник своего преуспеяния. Черт возьми! Это и называлось торговой жилкой, и Адриенна была готова разделить их восхищение. Тогда как Габриэль… Она оставалась непроницаема, отгородившись сомнениями. Это вызывало раздражение ее хозяев. Они что-то предчувствовали. То, что она ускользнет от них. Что ее трудно поразить, трудно навязать ей определенный образ мыслей. Она была не такая, как другие служащие.

Проведя долгие месяцы за прилавком с ножницами в руках, церемонно принимая гордых дам, живших в недосягаемом для нее мире, Габриэль узнала об окрестном светском обществе все. Ее хозяева постарались просветить ее в этом в мельчайших деталях.

Новая продавщица — не правда ли? — должна была испытывать волнение от такого исключительного соседства. Так, в Тортезе есть дворянская усадьба, у владельцев которой в гербе — мул, а среди предков — метрдотель Карла VIII. Разве не удивительно? А сколько принцев! В одном только Бессоне не меньше четырех замков. Все принадлежали Бурбонам Пармским. Два из них были, увы, превращены в хлев. К счастью, Бурбоны-Бюссе, другие прекрасные клиенты, жили в двух шагах. Они обосновались здесь пять веков назад. Их замок находился в Бюссе, и созвучность между фамилией и названием замка придавала им в глазах торговцев дополнительную прелесть. Они с явным удовольствием повторяли: «Бюссе в Бюссе, Ла Палисы в Ла-Палисе, Нексоны в Нексоне…» Однако все это ничуть не восхищало Габриэль. Благородные покупательницы, посещавшие магазин, редко вызывали в ней всплески энтузиазма. Как, впрочем, и их жилища, которые она считала чересчур аскетичными. Всегда высоко расположенные, они производили впечатление военных укреплений.

Она мечтала о другом…

Но остерегалась об этом говорить.

В возрасте, когда другие могут сознаться во всем, — для нее же это было время только полупризнаний — она рискнула пошутить по поводу того, какой ужас внушали ей замки. «Любви, которую я испытывала к некоторым их владельцам, всегда было недостаточно, чтобы сделать мое пребывание в них сносным», — говорила она.

В 1903 году дочь Жанны Деволь охватило лихорадочное возбуждение. Она теряла терпение. Габриэль осознавала, как бесконечно много времени потрачено зря: ей шел двадцать первый год.

Она сняла комнату в городе, на улице Пон-Генге, в самом дешевом квартале. Потому что на ее заработок… Вдали, за крышами, она видела широкую, спокойную Алье.

Горделивые дамы, желавшие обновить гардероб, стали посещать комнатку Габриэль и обращались прямо к ней, минуя добрых владельцев магазина с Часовой улицы. Если верить некоторым свидетельствам, Габриэль даже работала поденно в замках с бойницами.

Менее рисковая Адриенна не решалась последовать за ней.

Затем, какое-то время спустя, отважилась и она. Но, по-прежнему дорожа семейными отношениями, питаясь соками пансиона Святой Богородицы, именно Адриенна старалась сохранить связи с миром тети Жюлии.

В сущности, в чем можно было упрекнуть девушек? Хотя они и покинули Часовую улицу, но по крайней мере по-прежнему жили вместе. Да и в их работе ничего не изменилось.

Сами монахини считали, что в поведении Габриэль и Адриенны не было ничего предосудительного.

Тетя Жюлия присоединилась к их мнению.

У крутого поворота, за которым Габриэль и Адриенну ждало знакомство с совсем другим миром, возникли соблазны, перед которыми девушки не устоят. Им предстоит открыть для себя другой Мулен. Не спящий, образцовый город, словно застывший в своем достоинстве, с тяжелыми, как бы нехотя открывавшимися дверями, с широкими воротами домов, в которые въезжали некогда дорожные кареты, с окружавшими собор улицами, где царила мертвая тишина, а Мулен бульваров и магазинов в тени деревьев.

В гарнизонных городах всегда есть кондитерские и портные.

Были они и в Мулене. Именно в эти магазины и захаживали местные офицеры.

Мулен был городом веселым. Там было расквартировано несколько полков, но тон задавал (с 1889 по 1913 год) лишь один — 10-й конных егерей. Компания в нем собралась отборнейшая: одновременно Сен-Жерменское предместье и цвет местного общества.

Командирами были: де Шабо, д’Эстремон де Мокруа, дю Гарро де Ла Мешри, Ренодо д’Арк. Капитанами: Верде де Лисль, Марен де Монмарен, Аниссон дю Перон, де Голен де Борд, де Валанс де Ла Минардьер, де Барбон де Плас. Лейтенантами: Дубле де Персан, де Баржак де Ранкуль, д’Аденис де Ла Розри, де Венсан де Козан, д’Альбюфера, д’Эспейран, де Куртис де Моншаль. Знаменосцами: Мерль де Исль, де Понтон д’Амекур, де Ла Муссе, де Ла Бурдонне, де Сент-Перез…

Когда читаешь ежегодные справочники 10-го егерского, возникает ощущение, что попадаешь во времена короля Людовика, созывающего рыцарей в крестовый поход.

Так кавалеристы оказались связанными с судьбой Габриэль, так она, едва достигнув совершеннолетия, была вовлечена в жизнь гарнизона.

Егеря были расквартированы в квартале Вилар, на другом берегу Алье, напротив старого города и его кривых улочек. В общем, довольно далеко.

К концу дня офицеры в ярко-красных шароварах, более широких, чем дозволялось уставом, рассыпались по бульвару, заломив кепи набекрень, так чтобы было не слишком заметно. Кепи было разношенным и мягким и, несмотря на очень длинный козырек, легко засовывалось в карман.

Габриэль дала ослепить себя.

Эту армию считали погибшей. Пропавшей без вести при Рейсхоффене… А она была жива, армия, состоявшая из дворян, влюбленных в войну и разукрашенных галунами, армия гордецов и ура-патриотов, едва излечившаяся от ненужной отваги, от заранее обреченных на провал атак, глухая к тактическим новинкам, армия, убежденная в том, что ее предназначение — изумлять. Это была кавалерия, старая, вечная кавалерия, дерзкая и безумная, издевавшаяся над Республикой, которая пыталась навязать ей заботу об орфографии и уважение к образованию — воплотись эти требования в жизнь, военной романтике пришел бы конец. Что за нелепые идеи! Им, кавалеристам, пытались запретить «нападать на противника, полагаясь лишь на личный пыл и скорость лошади»! Что им приказывали? Быть сплоченными. Рассудительными. Кавалеристы считали себя оскорбленными и находили текст устава удручающим.