Эдмонда Шарль-Ру - Непостижимая Шанель

— Мы были у Миси.

— Кто это — мы?

— Почти те же, кто был на свадьбе Пикассо, художники. Но все-таки их было меньше, чем после «Бориса Годунова».

— Почему?

— Из-за музыкантов. Все они были французами: Орик, Пуленк, Мийо.

Для нее это было само собой: она была связана с артистами узами братства, а потому только они были достойны упоминания. В своей яростной пристрастности она отрицала всех остальных. Кстати, в поведении ее не было снобизма, и она не пыталась придать себе ту же значимость, что и остальным создателям спектакля.

Один журнал, который сумел убедить ее разрешить публикацию подборки заметок, которые она называла то «Максимы», то «Размышления», то «Сентенции», невольно вскрыл истинную причину того, почему она с такой уклончивостью говорила о своих театральных опытах. И вместе с тем не следует заблуждаться: этот род деятельности был одним из немногих, принесших ей подлинное удовлетворение. Ее нежелание хвастаться сделанным ею в театре объяснялось трезвым отношением к себе. Смешение некоторых понятий было для нее непереносимо. Для нее существовало принципиальное различие: «Те, кто создает костюмы, работает с карандашом, — это искусство. Портные орудуют ножницами и булавками — это ремесло».

Столь редкое сочетание гордыни и скромности вновь заставляет нас вспомнить о поэте, страдавшем от них так же, как она, — о Реверди, гордом и скромном вне всякой меры. «Меня точила неукротимая гордыня, тем более тягостная, что она не питалась никакими притязаниями», писал он примерно в то же самое время. Общая для них обоих черта.

Как и Габриэль, любовником которой он был с 1924 по 1930 годы, второй герцог Вестминстерский четверть века спустя после смерти продолжает оставаться жертвой собственной легенды. Нарисовать его подлинный портрет — значит прежде всего очистить его от наслоений, оставленных сопровождавшим герцога эскортом хроникеров. Он был самым богатым человеком в Англии, и газетчики повсюду таскались за ним. Если воспринять их писания буквально, нам придется наградить герцога Вестминстерского самыми банальными эпитетами: взбалмошный, любящий роскошь, скучающий… Он и был таким, но было в нем и еще что-то. И свести его личность только к беспорядочным любовным похождениям или удовольствиям, получаемым благодаря баснословному наследству, значило бы судить о нем неверно.

Внешне это был высокий, крепко скроенный блондин, обладавший манерами и стилем поведения, которые определяются короткой фразой Пьера Реверди: «Элегантный, то есть равнодушный».

Британское воспитание дало свои плоды, и герцога трудно было заподозрить в приступах гнева, на которые он был способен. За этим добряком-гигантом водились только некоторые слабости — страсть к игре и детским выходкам: он любил опустить в чашку кофе кусок сахара в обертке и следить по хронометру, через сколько времени тот растает, любил прятать бриллианты под подушку своим любовницам или, пока они спали, прикреплял к полям их шляп здоровенные, словно камни, дорогостоящие кулоны.

Меньше говорили о том, что он их поколачивал, когда они переставали ему нравиться.

О его вкусах было известно все, и о нем неустанно рассказывались одни и те же истории. Герцог Вестминстерский был забавен; герцог Вестминстерский был оригинал; у герцога Вестминстерского в карманах было полно самых неожиданных предметов: маленькая коробочка акварельных красок, золотая монета, в общем, игрушки. В халате, он курил сигару и пил зеленый шартрез; он требовал от лакея, чтобы шнурки его башмаков были проглажены каждое утро, но не обращал внимания на дырки в подметках. Он давал королевские чаевые, но колебался, прежде чем взять номерок в гардеробе… Было известно, что он хороший моряк, и все радовались, что он любил не только женщин, но и спорт, дикие цветы, собак, пони и пикники. Это означало, что он воспитывался в хорошей школе — в Итоне — и служил в гвардии.

Сам Черчилль, делясь с британской прессой воспоминаниями о своем друге детства, чтобы почтить память о герцоге, начал с того, что сказал: «Он был отличным охотником, и в поведении дичи для него не было загадок». Черчиллю казалось, что подобной характеристикой он оказывает герцогу честь. Они подружились в 1900 году, во время путешествия, которое Черчилль назвал «несколько рискованным». Было ли оно рискованным, их путешествие? Трудно выразиться с большей сдержанностью. Речь шла о бурской войне. То, что герцог Вестминстерский проявил себя «на войне и в спортивных сражениях товарищем бесстрашным, веселым и обаятельным», было столь же очевидно, как и его охотничьи дарования, ибо о них Черчилль упомянул прежде, чем перешел к следующему: «Хотя он был не слишком искусен в публичных выступлениях, это был глубокий мыслитель, обладавший редкими качествами — мудростью и здравомыслием. Я всегда высоко ценил его мнение». Можно было бы удивиться, что подобные качества упомянуты в последнюю очередь, если бы в этом не выразилась самая суть британской концепции человеческой личности: не обязательно быть крупным мыслителем или блестящим оратором, будь хорошим товарищем, честным малым, обладай некоторой гибкостью — и этого вполне достаточно, чтобы числиться человеком достойнейшим. Требования, которым герцог Вестминстерский удовлетворял во всех отношениях.

Но сказать, что он был англичанином до мозга костей, было бы недостаточно, если не добавить следующее: хотя он считал себя типичным представителем своего времени, человек, вошедший в жизнь Габриэль, на самом деле настолько же принадлежал викторианской эпохе, как и первый герцог Вестминстерский, воспитавший его дед. И драма его заключалась именно в этом. Ибо не осознавая этого, герцог никак не мог объяснить себе, что же мешало ему во всем сравниться с дедом.

Дело в том, что послевоенные годы были не лучшей порой для вельможи такого размаха. Времена, когда аристократы не помнили числа своей прислуги, но знали, что в меню должно быть шестнадцать блюд, детально расписанных по-французски на карточках, украшенных гербами и выгравированными виньетками, времена больших чемоданов и шнурованных платьев, когда горничные до рассвета дожидались возвращения хозяек, ибо те не могли раздеться без посторонней помощи, времена, когда единственным занятием жен было рожать детей и нравиться мужьям, поглощенным охотой, лошадьми и собаками, — эти времена, без сомнения, лучше подошли бы любовнику Габриэль, чем шумные дни чарльстона.

Как ни удивительно, что после Артура Кейпела, после великого князя Дмитрия рядом с Габриэль в третий раз оказался человек, на которого в детстве глубоко повлияло отсутствие отца, постараемся увидеть в этом только насмешку судьбы, как бы дающей понять, что зло повсюду одно и то же, будь ваш отец крестником королевы, как у герцога, или бродячим торговцем, как у Габриэль, короче, что отсутствие отца всеми переживается одинаково.