Борис Ширяев - Кудеяров дуб

От автомашины к вагонам потянулось целое шествие.

Впереди энергично шагала Женя с торчащей из-под мышки, как рыцарское копье, половой щеткой, за ней Шольте вежливо поддерживал под руку цеплявшего ногами за шпалы доктора, далее Брянцев с двумя перекинутыми на ремне чемоданами — своим и докторским, — а за ним стайкой докторша, Ольга и Мира, брезгливо держащая за ручки кастрюлю и лохань. Она старалась отставить их подальше, чтобы не испачкать своей шубки. В конце шествия цинкографы с трудом волокли тяжелый старинный, окованный жестяными полосами сундук Им очень хотелось «выразиться» по адресу его владельцев, но боялись шедшего впереди начальства.

Котов встретил процессию перед вагоном. Его запрятанное в поднятый воротник, еще отекшее со сна лицо разом окисло.

— Куда? — развел он руками. — Людей еще кое-как размещу, сделав некоторое уплотнение, но багаж, багаж?

— Там еще два таких сундука на машине остались, да чемоданов десяток — заговорили разом оба цинкографа.

— К Шершукову, в армянский вагон? — предложил Брянцев.

— Вчера взят штурмом третьим эшелоном одаренных кретинов, — мрачно доложил Котов, — все потомство Карапета Великолепного загнано в один угол и осаждено в нем. Единственная возможность погрузить сундуки вон на ту ближайшую к нам платформу. Ведь маршрут для всего поезда один.

— Украдут! В Ростове обязательно украдут! — всполошилась докторша.

— Больной тот вор будет, какой на этот сундук польстится, проворчал старший цинкограф и скомандовал младшему: — Собирай подмогу, одни мы разве этого черта на платформу подымем?

Доктора кое-как протащили сквозь густо забитый мешками, ящиками и чемоданами проход, всунули в купе Брянцева и усадили в уголке. Рядом с ним села Мира, откинула голову и закрыла глаза. В тепло вагона ей невыносимо захотелось спать. Ольга, став на сидение, распределяла вещи в сетке.

Вагон рвануло, встряхнуло на стрелке и мимо окон проплыли обгоревшие стены элеватора.

— Назад едем, к перрону должно быть подают, — сказал Брянцев, — но и отход скоро, — посмотрел он на часы, — без восьми восемь уже.

На перроне в серой мути раннего зимнего утра темнела густая, колышущаяся людская масса. Разобрать в ней отдельные фигуры было невозможно. Прыгая по мешкам, мимо двери купе пронесся Шершуков.

— У этой двери сам стану, а у той двух немецких солдат установил. Им недалеко, только до Кавказской, — бодро и даже весело, словно радуясь предстоящей схватке, крикнул он Брянцеву на ходу.

Лязгнули буфера, и поезд стал. Вдоль него тотчас же побежали горбатые под мешками люди. Они заглядывали в окно вагона и, увидев серую шинель Шольте, бежали дальше.

— Вот вам и порядок, — подтолкнул Брянцев локтем немца. Нет, с русской стихией вашему ефрейтору не справиться!

Шольте пожал плечами и отдал общий поклон.

— Я вас встречу в Мелитополе. Счастливого пути, господа!

Ровно в восемь, без звонков и гудка, поезд тронулся с места. Стоявший снаружи против окна Шольте прощально помахал перчаткой. Позади него из поредевшего уже зимнего морозного тумана выплыла, словно призрак, борода отца Ивана. Он широко перекрестил уезжающих.

Докторша плакала, вытирая морщинистые глазки сбившимся в жгут мокрым платком. Ольга, расчистив место перед окном, стала на нем и поманила рукой Миру.

Перрон и последние толпившиеся на нем люди отползли в серую муть, снова промелькнул обгоревший остов элеватора, но когда поезд вышел в степь, яркий луч взошедшего солнца пробил облачный настил и заиграл на льдистым, накатанном шоссе.

— Смотри, смотри, Всеволод, — крикнула Ольга от окна. — Кладовщик учхоза катит. И лошади учхозные. Я их помню. Мешков-то, мешков сколько на воз навалил! Всю кладовую, наверное, очистил…

Заинтересованный Брянцев тоже пробрался к окну, стал позади Ольги и обнял ее за плечо. Он узнал и другую подводу, двигавшуюся шагом сзади кладовщика. Там, на возу, хозяйственно восседал «подземельный человек», Андрей Иванович рядом с укутанной с головой в серую шаль супругой. В задке тачанки, из-под плетеных корзин, вероятно, вмещавших в себе кур, торчало свиное рыло, а меж задними колесами мотала головой сытая, с увесистым выменем корова.

— Великий исход народа-богоносца, — саркастически пел пробившийся к окну Пошел-Вон и серьезно добавил несвойственным ему тоном: — Признаюсь, этого я не ожидал.

Поезд набирал скорость, обгонял другие двигавшиеся подводы, запряженные лошадьми, быками, коровами.

— Это что такое? — воскликнул Брянцев.

Теперь по шоссе тянулась колонна всадников.

Впереди нее на худоватом, но рослом коне, с откинутыми в сторону полами бурки и развевающимися по ветру крыльями белого башлыка, лихо избоченившись, бодрил коня шенкелями Середа. Солнце играло на серебряных газырях выставленной напоказ красной конвойской черкески, на серебре кинжала и шашки.

— Эх, любит форс наш экс-комбайнер! — засмеялся Брянцев. — Смотрите, мороз, а он в одной черкеске перед немцами задается. Но что за всадники? Кто они? Откуда они?

Вслед за Середой на тоже рослом коне ехал казак в черном просмоленном кожухе с рыжим бараньим воротником. Он держал в руке развевающийся по ветру треугольный значок, прибитый к неошкуренному бузиновому древку. Непомерно длинное полотнище значка состояло из неравных по ширине трех вертикальных полос. Синяя была очень узка, белая — раз в пять шире ее, а узкий длинный красный хвостик значка вился по ветру и захлестывался за древко.

Дальше, по три в ряд, ехали разномастные, разнокалиберные всадники в кожухах, в бушлатах, в шинелях. Одни из них были на седлах, другие сидели на подвязанных к спинам лошадей мешках или просто на подкинутых тряпках. Но винтовки были у всех. Шашка же только у Середы.

— А знамя, знамя трехцветное, наше, русское! — как девочка, захлопала в ладоши Ольгунка.

— Не знамя, а значок, да и того Середе не полагается, — поправил ее муж.

— Всё равно русское.

— И не русское. Видишь, полосы идут поперек.

— Всё равно, цвета те же. Я ему перешью, когда встречусь, — не сдавалась Ольга.

— Миша! Миша! — вдруг радостно закричала Мира. — Вон он едет, я вижу!

Ольга торопливо потерла рукавом запотевшее оконное стекло, но стало видно еще хуже. Она задергала опускные ремни, рама поползла вниз и провалилась с глухим стуком.

В духоту вагона, вместе со свежим морозным ветром, влился мотив прорвавшейся сквозь шум поезда песни.

Миша ехал с песенниками, в первой тройке. Седла под ним не было, но через плечо висел короткий кавалерийский карабин.

— Миша, Миша, Мишенька! — махала платком Ольга, но он не видел.