Краинский Васильевич - Записки тюремного инспектора

Пароход «Сюже» с 3000 беженцев так и не выгрузился в бухте Которской и был направлен для разгрузки в Дубровник. Скоро в Которо из Константинополя прибыл еще пароход «Херсон», но он вошел в бухту, когда все пароходы были уже разгружены, и потому справиться с его разгрузкой было легче.

Еще долго пришлось крымским беженцам жить в лагерной обстановке Которской бухты. Отправка в глубь Сербии происходила чрезвычайно медленно, группами не более 50 человек. Последняя партия была отправлена только в конце февраля. Переполненными оставались лишь госпитали. Уже почти летом из Константинополя были доставлены последние беженцы на небольшом пароходе «Тула», и этим закончилась здесь крымская эвакуация.

Таким образом, которские события тянулись более трех месяцев, и если принять во внимание, что сюда попали люди, которые сели на пароходы в Крыму в последних числах октября 1920 года, то можно себе вообразить, что испытали те, кто не сходил с пароходов почти два месяца и затем почти столько же пробыл в лагерях и в пути, пока не обосновались в одной из русских колоний Югославии. Тысячи русских людей, покинувших навсегда свою Родину, нашли уже себе приют на кладбищах дружественной нам Сербии. А сколько их выброшено в море в пути и сколько без вести пропавших и лежащих в братских могилах!

Сколько круглых сирот, ютящихся теперь по приютам, и матерей, заполняющих санатории для туберкулезных. И все это происходило на глазах всего мира, на глазах наших бывших союзников, которым мы спасали Париж. Приняв руководство эвакуацией, французы сбросили привезенных ими русских на берег и ушли. Их никто не видал на берегу. Впрочем, они вряд ли решились бы показаться среди русских. Здесь они не были бы хозяевами положения и были бы избиты, как заклятые враги русских людей.

Но зато русские никогда не забудут дружеского отношения сербского общества и вообще сердечного отношения населения к беженцам, на долю которых выпало пережить такую небывалую катастрофу. Как после большого сражения идет подсчет убитых и раненых, так и здесь подводится итог людским отношениям, доведшим человечество до такой катастрофы.

Американцы были свидетелями этой катастрофы и, конечно, не оставались только зрителями происходящего. Все в один голос утверждают, что всюду они приходили на помощь и вели себя джентльменами. В. Н. Стремоухова рассказывала нам, что когда в разгар разгрузки русские, устроив в Мелине возле кладбища алтарь, служили молебен, американцы сняли фуражки и чинно стояли в толпе молящихся. После молебна командир миноносца выразил свое удивление по поводу религиозного настроения беженцев. Измученные, голодные, больные, они прежде всего молятся Богу. Американец неоднократно выражал m-me Стремоуховой свою глубокую печаль, видя, что приходится переживать русским людям. Не менее благородно держали себя матросы с миноносца № 206. Собрав между собою довольно значительную сумму, они раздавали деньги тем, кто нуждался. Между прочим, сестра Янковская получила от них около 400 динаров.

Мы знали, что одновременно с которскими событиями происходит драма и в Бакарской бухте, куда тоже направлялись пароходы с крымскими беженцами. «Владимир», как оказалось, прибыл в Бакар благополучнее других. После него пришли два парохода «Вал» и «Херсон». «Вал» был небольшой корабль, на котором находилось всего 613 человек. Конечно, и на нем были больные, но особых затруднений при выгрузке его не было. В ужасном положении прибыл «Херсон», имея 3000 беженцев, в числе которых одних только сыпнотифозных было 150 человек.

Пароходу не разрешили даже стоять в бухте, а отправили на рейд. Дождливые декабрьские дни с холодным ветром и разыгравшейся бурей делали существование на этом пароходе крайне тяжелым. Пища доставлялась на пароход из Бакара, но два дня было таких, что подвезти ни супа, ни хлеба было совершенно невозможно, и все пассажиры были двое суток совершенно без пищи. «Херсон» стоял на рейде три недели, выдерживая карантин, но и потом, при разгрузке его, к беженцам с парохода «Херсон» относились с предосторожностями и выдерживали их в госпиталях и в вагонах ж.д.

Мы не знаем, как дело обстояло в море, но знаем, что после разгрузки «Херсона» в вагонах в Бакаре умерли 14 человек. Борьба с тифом продолжалась в Бакаре долго, и мы знаем, что командированный в Бакар русский священник заразился там сыпным тифом и умер. Впрочем, на кладбищах на побережье Бакар русских могил не так много. По справке, добытой нами в Загребе у уполномоченного Красного Креста П. М. Боярского, в Бакар высадилось всего около 7000 беженцев, в то время когда в бухте Которской выгружено более 14 тысяч человек и в Дубровник - 3000.

Население Бакар относилось совершенно иначе к русским, чем в Которо. Хотя, говорил нам секретарь Боярского Г О. Бондарук-Везимов, бывали отдельные случаи внимания к русским, но в общем отношение было плохое, причем было много возмутительных случаев. Так, например, нанимая подводы для больных, Бондарук договорил хорватов, которые назначили за подводу по 270 динар. Когда П. М. Боярский согласился на эту сумму, они потребовали 500 динар и сказали, что через 10 минут цена будет еще дороже. Когда Боярский согласился и на эту цену, они потребовали 600 дин. Сидя за стаканом вина в гостиане, хорваты издевались над Бондаруком, когда он бегал от Боярского к мужикам и обратно.

Нам говорили в Костайнице, что в Хорватии вряд ли русские встретят хороший прием. Хорваты тяготеют к Австрии и ненавидят сербов. Между сербами и хорватами существует непримиримая вражда, и естественно, что, видя в русских союзников сербов, хорваты будут относиться к русским враждебно. Тем не менее мы уже знали, что местами и в Хорватии русских встретили очень приветливо, а некоторые хорваты оказали беженцам исключительно радушный прием.

Сбивал с толку большевизм. В лице русских беженцев рабочие массы видели контрреволюционеров, и на этой почве возникали всякого рода осложнения. В Загребе, например, где все рабочие и низшие служащие заражены большевизмом, отношение к русским определялось не национальными взаимоотношениями, а проявлением большевизма. Достаточно было появиться в городе в форме, чтобы вызвать злобное отношение местных большевиков.

* * *

Мой брат Николай Васильевич получил через профессора Лапинского из Загреба предложение занять место ассистента при Институте экспериментальной медицины в Загребе. Мы решили не расставаться. Мне очень не хотелось ехать в Загреб, где, по слухам, к русским относились плохо, и к тому же я чувствовал себя еще очень слабым, но обстоятельства складывались так, что нужно было ехать. Нам было жаль уезжать из Костайницы. Проводы носили сердечный характер. Дамы нанесли на вокзал массу цветов, а m-me Шпицин преподнесла мне громадный торт. Наш отъезд совпал с радостным известием. Газеты сообщали о восстании в Кронштадте и повсеместных выступлениях против советской власти. Мы выехали из Костайницы 8 марта (24 ст. ст.), но решили связи с Костайницей не терять. В вагоне я подобрал брошенную хорватскую газету, в которой сообщалось, что Петроград и Москва в руках повстанцев. Советская власть бежала в г. Новгород.