Краинский Васильевич - Записки тюремного инспектора

В результате пароход прибыл в Которо благополучно, и на нем почти не было больных. Одна из женщин родила в пути, окруженная всеми заботами, а другая (жена полковника Чернова, с которой мы познакомились потом в Загребе) родила тотчас по вступлении на берег. После «Истрим-Виктора» в Которо прибыл переполненный беженцами французский пароход «Сиам», и с этого дня начались тяжелые испытания для русских беженцев. На «Сиаме» был тиф во всех его видах, оспа и другие болезни. В сущности говоря, на нем почти все были больные. Тиф продолжался более месяца, и потому пароход не разгружался, а стоял в море, выдерживая карантин. Немытые, грязные, покрытые вшами, валяясь вповалку в трюмах, на палубе под открытым небом, больные и здоровые вместе, не сменяя белья больше месяца, полуголодные, эти несчастные люди переживали невероятные муки.

К 10 декабря почти одновременно в бухту вошло еще два парохода с беженцами - «Австрия» и «Брезгавия», оба французские. Здесь было более благополучно, но все же на том и другом много тифозных и вообще больных. Корабли были переполнены сверх нормы и должны были выдерживать карантин. Как нарочно, в это время наступил период дождей, а временами дул так называемый бора, лишавший иной раз возможности подвозить к пароходам пищу. Условия существования на этих пароходах были ужасные. Сестра милосердия Брайловская говорила нам, что вшей на «Брезгавии» развелось столько, что они хрустели под ногами. Впрочем, ходить было почти невозможно, так как палуба, трюмы и все закоулки парохода были до тесноты переполнены людьми, и для прохода оставалось пространство, в которое едва можно было поставить ногу.

А. П. Брайловская с мужем (товарищем прокурора Киевского окружного суда) помещались на палубе в крытом помещении возле коменданта парохода. Поэтому она знала то, что докладывали коменданту. Ей было известно, что еще в пути на пароходе умирали, и покойников выбрасывали в море. Она помнит умерших пять детей, несколько калмыков, несколько казаков и четырех беременных женщин, страдавших от качки и не выдержавших этого путешествия. Уже по прибытии в Которо в море было выброшено четыре трупа. «Брезгавия» и «Австрия» были в одинаковых условиях и стояли в бухте рядом. Впрочем, на «Австрии», говорят, было еще хуже.

Карантин продолжался две недели. Разгрузка шла постепенная. Одна и та же баржа подходила поочередно то к «Брезгавии», то к «Австрии» и выгружала сначала больных, а потом здоровых. Такая разгрузка продолжалась бы бесконечно долго, если бы не помогли французы. Перед католическим праздником Рождества они потребовали немедленной разгрузки, угрожая в противном случае оставить пароходы. Их требование было исполнено, но это создало невероятную суету и беспорядок. Выгружали спеша день и ночь без системы, без плана. Брали на баржи и катера и больных и здоровых, детей без родителей, родителей без детей - одним словом, тех, кто был ближе к трапу. Дети плакали, жены вопили, разыскивая мужей, мужья теряли вещи, и все это ночью, в темень, выбрасывалось на берег, чтобы скорее разгрузить пароходы.

На берегу творилось нечто невероятное. Более десяти тысяч людей с детьми, женщинами, стариками, с тюками и вещами скопилось на молу и проводили дни и ночи под дождем и ветром на дворе. Мужья разыскивали жен, родители детей, дети родителей, люди искали свои вещи. «Немудрено, - говорила нам сестра милосердия Л. А. Янковская, - что распорядители и администрация потеряли голову». С пароходов снимали людей истощенных, оборванных, измокших, сплошь покрытых вшами. Л. А. Янковская, работая в госпитале N° 1 возле Мелине, в непосредственной близости мола, говорила нам, что эта толпа людей была до такой степени жалкая, что она не могла равнодушно смотреть на нее.

Питательный пункт не справлялся. Выбиваясь из сил, чтобы помочь чем только можно, она целыми днями варила чай и давала его всем, кто только просил. Котел грелся день и ночь. Насколько люди изголодались, было видно из того, что когда в госпитале оставались корки хлеба и она, Янковская, выносила их к молу, то ее окружала толпа, и все одинаково, и женщины и мужчины, расхватывали эти корки, и ей до сих пор мерещатся крики: «Дайте и мне!» Беженцев тотчас начали водить группами в баню, но разместить их после бани было негде, они оставались на дворе под дождем.

Госпитали были переполнены. Размещать больных было негде, и они подолгу лежали на дворе. Бараки тоже не успели еще оборудовать, и тифозных клали прямо на землю, на тонкий слой соломы. Еще хуже было в палатках. Дул сильный ветер. Палатки часто срывало, и все эти сооружения рушились прямо на больных. Постепенно эту толпу начали разрежать, переводя беженцев в наскоро приспособленные лагеря (в Мелине, Зелениках, Джановичи, Лепетано и Баушице), где они продолжали выдерживать карантин. Конечно, о койках или нарах не могло быть и речи. Размещались на полу, на земле, но и то хорошо, что люди были под крышей.

Наихудшее положение было в Джановичах, где лагерь был устроен в ангарах. Сестра милосердия Брайловская заведовала в Лепетанах амбулаторным приемом. Здесь, говорила она, все были больны. Люди были настолько истощены, что у весьма многих появились карбункулы и цинготные явления. Госпитали не могли, конечно, вместить больных, и потому умирали одинаково и в бараках и в лагерях. Бывали дни, когда не успевали хоронить умерших и вследствие этого устраивали братские могилы. Несомненно, говорила нам сестра Янковская, многих хоронили как без вести пропавших, так как поступали они в госпиталь в бессознательном состоянии и установить их личность было невозможно. Потом уже, когда все улеглось, начали хоронить в одиночку, и над могилами ставили деревянный крест с надписью на нем чернильным карандашом имени, отчества и фамилии умершего.

Таким образом, в бухте Которской погибли не сотни, а тысячи русских людей. Установить точно, сколько на кладбище в Мелине похоронено русских, говорят, трудно, так как в братские могилы клали людей без счета, в суете, едва успевая справляться с похоронами. Нам известно, говорила нам сестра Брайловская, что умершим велись списки. Такой список, между прочим, имеется у председателя Зеленикской колонии Н. Н. Бородина (б. товар. прокурора Черниговского окружного суда). Но это было уже тогда, когда жизнь в лагерях получила некоторую организацию. Цифры называют разные. Доктор В. А. Свиридов говорил нам, что он слыхал, будто в Которской похоронено около 3000 человек, а другие говорят, что умерших было не более 2000, но факт тот, что которские события дали плачевные результаты и дорого обошлись русским беженцам. <. .>

А между тем в виду берега стояли еще зараженные пароходы «Сюже» и «Сиам», где творилось нечто ужасное. Беженцы вопили и молили свезти их на берег. Помогли французы, которым невмоготу было выдерживать карантин. И вот после этого тяжелого испытания часть беженцев с «Сиама» начали выгружать в Дженовичах, а остальных на остров Кобыло и в Оштро при входе в бухту, в изолированный и пустующий замок Франца Иосифа. Здесь возле замка скоро выросло другое русское кладбище. В. С. Подрешетников был на этом кладбище и говорил нам, что по сравнению с кладбищем возле с. Ерцегнова, конечно, это небольшое кладбище, но, во всяком случае, на нем не менее ста русских могил.