Краинский Васильевич - Записки тюремного инспектора

Мы знаем еще и теперь многих, и в частности студентов Загребского университета, с не извлеченными пулями и осколками снарядов и незажившими ранами. Недавно офицеру-студенту Игорю Попову (из Харькова) извлекли из спины осколок снаряда. Мы знаем студента Максимова с ампутированной ногой. Всю зиму он ходил на костылях, а весной мы встретили его с палочкой, в искусственной ноге. Мы от души порадовались за него. Студентка-медичка Покровская, бывшая сестра милосердия, потерявшая на войне правый глаз, была бесконечно счастлива, когда Красный Крест оказал ей содействие к приобретению вставного стеклянного глаза. Недавно она разбила его и, бедная, горько плакала в течение многих дней.

На днях мне пришлось впервые видеть искусственный нос. Полковник Бабинцев явился при мне в Красный Крест ходатайствовать о починке своего носа, кончик которого отломался. Исполнив свой долг перед Родиной, теперь эти люди в части пристроились, служат, заканчивают образование или зарабатывают средства к существованию физическим трудом.

Громадное большинство беженцев, конечно, остается не пристроенными и влачит жалкое, полуголодное существование в разбросанных по всей Югославии русских колониях, получая на жизнь пособие в 240 динар, которых едва хватает на скромный обед. Условия жизни громадного большинства этих людей, в особенности людей семейных, суровые, гнетущие, неприветливые. Мы не говорим, конечно, о тех беженцах, которые выехали из России своевременно со своими семьями, багажом и со средствами. Они живут главным образом в Германии, во Франции, Италии и Англии и в большинстве катастрофы не испытали. О них, как о людях, не разделивших страданий русского народа и не испытавших на себе большевизма, мы говорить не будем. Они представляют собою, в сущности говоря, эмиграцию, и их неправильно называть беженцами. Мы не можем смотреть на события с точки зрения этих людей, а также и тех, кто выдержит все испытания и выйдет целым из катастрофы.

Впоследствии все забудется, и уцелевшие, конечно, будут больше думать о себе, чем о тех, кто погиб во время катастрофы или останется обездоленным на всю жизнь. Уже теперь очень многие из тех, кто вышел из затруднительного положения, устроился и получает хорошее содержание, забыли, как они голодали и что испытали, и мы нередко слышим от них резкие суждения и упреки по адресу тех беженцев, которые до сих не сумели устроиться. Конечно, переживания тех и других различны. Сытый голодного не поймет! Но факт тот, что непристроенные голодают, и мы знаем достоверно, что целые семьи сидят месяцами на хлебе и картошке.

Это тоже непонимание друг друга, которое наблюдается между беженцами, оставившими своих близких людей в России, и теми, что бежал от большевиков со своими семьями. Жизнь и переживания тех и других несравнимы. Как люди одинокие и холостые, так и беженцы, переживающие на чужбине катастрофу со своими детьми, женами и мужьями, никогда не поймут тоски, беспокойства, бесцельности жизни и настроения тех, у кого в России осталось все, что составляло содержание жизни. Еще обиднее за тех, кто, выражаясь образно, выбывает из строя, заканчивая жизнь в санаториях для туберкулезных и разных хирургических госпиталях. Это ликвидация катастрофы и неизбежное последствие отбора.

Надорванные силы не выдержали тяжести испытаний, и более слабые механически исключаются из числа русских беженцев. Это нормальное явление, говорят нам люди логически мыслящие, и известный процент людей неминуемо должен погибнуть во время катастрофы. Логически, конечно, это так, но признать это явление нормальным и неизбежным и на этом поставить точку - это было бы равносильным примирению с явлением массовых расстрелов в большевистской России, как неизбежным спутником революции.

Мы должны быть на стороне тех, кто страдал и испытал на себе все последствия катастрофы. Мы не должны забывать тех, кто погиб на о. Лемнос, в Галлиполи, на румынской границе, в Болгарии и ныне гибнет, не выдерживая суровых условий беженской жизни. Это те же бессмысленные жертвы революции, взаимной вражды, ненависти, упадка культуры, которые охватили народы Европы после войны.

И на загребском кладбище еще не заросла травой могила несчастного мальчика, кадета Сергея Смагина 14 лет, скончавшегося в хорватской больнице. Мальчик предчувствовал свою смерть и просил больничный персонал позвать кого-нибудь из русских. «Все равно, кого-нибудь из русских», - умолял мальчик в предсмертных муках, но стальная выдержка западноевропейского режима не позволила администрации нарушить больничного устава, и мальчик умер одиноко, как умирают русские люди одиночною смертью в камышах, на поле брани и в опустевших окопах.

Недавно умерла доброволица, сестра милосердия Антонина Васильевна Морозова, которую мы знали по Крымской эвакуации. Она работала во втором трюме парохода «Ялта», когда мы стояли на константинопольском рейде. Доктор Кильман, посещавший ее в хорватской больнице, пришел как-то ко мне и сказал, что Морозова просит купить ей Евангелие. Это были ее последние дни, и она это сознавала. Ни одного слова ропота, ни одной просьбы, и мы вспоминали, в каком безразличном состоянии мы видали ее на пароходе, когда «Владимир» с голодающими прибыл в Бакар. Теперь страдания этой молодой женщины кончены, и кто знает, что было у нее на душе в эти последние дни ее жизни.

Не так давно закончила жизнь госпожа Бибикова (ее муж служил в С.-Петербурге в дипломатическом корпусе). Мы видали эту красивую, полную сил женщину. Состояние ее мужа, душевнобольного, признавалось безнадежным. Г. Бибикова в порыве отчаяния и в состоянии аффекта задушила свою десятилетнюю дочь и через несколько дней умерла сама. Недавно мы узнали, что умерла дочь Кистяковского, Нина, 13 лет. Тихо умерла от туберкулеза студентка В. Н. Войневич. Умер мичман Г. И. Лузан. Умер адмирал Бутаков. На днях покушался на самоубийство офицер Габай.

Таковы факты, которые не успеваешь запоминать. И наряду с этим как будто идет нормальная, будничная, скучная беженская жизнь. Но это только кажущийся покой - внешняя форма. В действительности нет человека, который не переживал бы вечно тяжелого, гнетущего душевного состояния и не испытывал бы тяжких физических и материальных лишений.

Впрочем, эту последнюю сторону жизни беженцы переносят с необыкновенною стойкостью. Это то, что больше всего поражает иностранцев. Они не могут примириться с тем, что нас ограбили, отняли все и даже поснимали с рук кольца. И когда мы говорим, что над этим мы мало задумываемся и что нас тяготит другое, они только пожимают плечами.

Наша духовная жизнь им мало понятна. Когда-то изнеженные люди, одинаково мужчины и женщины, даже в преклонном возрасте, спят годами без подушек и простынь, и на это никто не жалуется. Привыкли к худшему. Слава Богу, что есть койка. Ведь спали неделями, месяцами, а иные годами, на полу, и теперь еще очень и очень многие не имеют кроватей. Мы знаем хорошо студенческую жизнь. Когда мы приехали в Загреб, в университете числилось всего 40 студентов. Теперь в Загребе их около семисот.