Краинский Васильевич - Записки тюремного инспектора

Тем временен Бальба успел доложить обо всем уполномоченному Красного Креста П. М. Боярскому, который был в это время в госпитале со своим сыном Петей и так же, как и я, сидел у себя в комнате и ничего не знал о случившемся. Боярский приказал сейчас же запрячь лошадь и решил ехать к пристойнику.

Часа через три все арестованные вернулись обратно. Пристойник извинялся перед Ник. Вас. и Боярским и кричал на жандармов, но и жандармы тоже кричали на пристойника, а впоследствии, когда по жалобе Боярского из министерства прибыл для расследования чиновник и жандарм был уволен, пристойник откровенно сказал брату: «Мы их теперь больше боимся, чем они нас».

История эта не случайная. Тотчас после Пасхи в Лоборе появились гицели с жандармами, которые убивали по здешним порядкам собак, не имевших билетов. И при госпитале были кроме Каро две приблудившиеся собаки, которые подлежали уничтожению. Гицели расстреливали этих собак не только на глазах гуляющих и лежащих в креслах больных, но стреляли и тогда, когда собаки прятались под ноги больных. Жандармам за это досталось от их начальства, и вот они решили мстить.

Сущность этой истории не в том, что произошел скандал, а в том, какое отношение этих хорват сказалось в этом деле и сколько злобы и ненависти проявилось в этих людях к русским. Еще в первый раз, когда они убивали бродячих собак, они злобно относились к нам и умышленно стреляли в упор между гуляющими. Совершенно правильно тогда некоторые из больных говорили: «С каким бы удовольствием они расстреляли бы всех нас». Жандармы издевались дорогою, ведя арестованных, и ругали между собою русских. «Я еще никогда не видал русского аристократа, буржуя, арестованным», - говорил один жандарм другому.

Эту сдерживаемую злобу у хорватского простонародья нам приходилось наблюдать много раз. Сначала мы думали, что эти люди -большевики, как это мы видали в иных случаях в Загребе, но здесь, в деревне, это было нечто другое. Так, например, однажды зимой я гулял с палочкой по шоссе в своей серой военной шинели. Меня обгоняла бричка, запряженная одной лошадью в дышло, на которой кроме возницы сидело двое хорват, один худой, другой толстый. Поравнявшись со мною (они ехали рысцою), сидевший по мою сторону толстый, прилично одетый хорват, перегнувшись всем телом ко мне, крикнул на ломаном русском языке: «Чего ты тут, поезжай к себе в Россию». Он был выпивши. Я видел, как худой хорват схватил его за руку выше локтя, видимо, желая удержать его от этого выпада, и укоризненно ему что-то говорил. Но та злоба, которую я увидел на лице у хорвата, в данном случае буржуя, не ускользнула от моего наблюдения. Это, конечно, не были большевики.

К тому же приблизительно времени относится случай с сестрой Новиковой, которая возмущенно рассказывала за обедом об отношении к ней нескольких женщин. Гуляя по шоссе, она встретила двух женщин, с которыми шла уже большая девочка-подросток. Поравнявшись с сестрой, девочка громко по-хорватски бранила русских и, обратившись к сестре, нагло сказала: «Зачем вы сюда приехали, убирайтесь к себе в Россию». Санитарка Таня рассказывала нам, что, покупая как-то вино у селяка, она слышала такой же упрек от находившихся в хате молодых хорват: «Зачем вы сюда приехали? Вы буржуи, привыкли ничего не делать. Гуляете здесь, а мы увек радим (вечно работаем). Подождите, вам будет здесь то же, что в России», - говорили ей хорваты. Таня возражала и говорила: «А Вам какое дело, что мы сюда приехали?» Хозяин-старик вступился за Таню, и Таня поторопилась уйти.

Конечно, все это отдельные случаи, но их слишком много, чтобы не придавать им значение. Мы знаем, что редко кто из русских не слыхал этого упрека в различных местностях Югославии, и нам очень часто приходилось слышать рассказы об этом. Эта национальная злоба, прорывающаяся в таких случаях, несомненно характеризует общее положение. Мы отлично чувствуем, кто относится к нам хорошо и кто таит в себе национальную нетерпимость. Ковачич-сын и отец ненавидят нас, но сдерживаются. Их мельник, несмотря на то, что его дети столуются от госпиталя, получая остатки из котла, тоже ненавидит русских.

Это скрытое состояние злобы, сдерживаемое по необходимости, по нашему глубокому убеждению, проявилось бы с невероятною силою при первой вспышке народных волнений. Тем не менее в общем отношение местных жителей, селяк, к нам нужно признать вполне сдержанным, корректным и во многих случаях даже отличным. Наши ходят к селякам, делают покупки. Иногда их угощают вином, принимают любезно, а в иных случаях даже выражают сочувствие и говорят: «Вы такие же славяне, как и мы». И мы слышали отзывы, что в этой местности сельское население добрее и лучше, чем в других местах. И мы готовы это признать, но отлично знаем по опыту, что малая группа вожаков в 5-6 человек в один день изменит общее настроение.

Глубокое разочарование вносили в наше настроение своими рассказами прибывающие к нам из Сербии. Моя невестка М. К. Воздвиженская, приехавшая к нам летом из Нового-Сада (Novisad) погостить, в мрачных красках описала нам жизнь русских среди сербов. Служа в какой-то иностранной конторе, М. К. зарабатывала до 3000 динар в месяц и жила отлично с подругой, получив еще в начале приезда комнату по реквизиции на льготных условиях как служащая. И вот теперь хозяйка-сербка выживает ее из квартиры. Нет пакости, которую бы она не делала.

Конечно, это вполне понятно при таких условиях, когда у нее реквизировали комнату. Но дело не в том. Она ненавидит русских и ругает их отборными ругательствами. «Вы - русские хамы», - говорит она. Вообще, сказала нам Воздвиженская, сербское простонародье, демократия и низшее городское население относится к русским плохо, со злобой и так же, как и здесь, называют русских буржуями, изводя упреком: «Зачем вы снова приехали». И когда находятся некоторые смельчаки, которые отвечают: «А зачем Россия содержала и приютила в Одессе две сербские дивизии и кормила их?» - то оказывается, что об этом никто из сербов даже не слыхал.

Все рассказы о братском приеме русских в Сербии - это политика. В действительности им нет никакого дела, что Россия вступилась когда-то за Сербию и спасла ее. Этим никто не интересуется, и даже мало кто знает об этом. Относятся хорошо к русским в правящих сферах, в правительстве, в высших военных кругах, наиболее просвещенная сербская интеллигенция. Есть, правда, отдельные личности и даже группы лиц, в особенности из сербских солдат военного времени, которые, сознавая и видевши и роль императорской России во время войны, относятся с каким-то особым чувством преклонения к горю русского народа и переносят свои симпатии на русское беженство.

И большинство, с кем мы разговаривали по этому поводу, соглашаются с нами, что не в большевизме тут дело. Большевики сами по себе, а национальная нетерпимость сама по себе. Мы вспоминаем отношение к нам в Загребе профессора Микуличича и градской управы. Они нас ненавидели, но и мы их тоже ненавидели. Микуличич не умел скрывать своей злобности и был так нетактичен, что позволял себе в серьезном и деловом разговоре говорить, что немцы презирают русских и русскую науку. Говорилось это, конечно, с целью уколоть самолюбие и унизить русского человека.