Краинский Васильевич - Записки тюремного инспектора

Вот что пишет по этому поводу своей родственнице в Новый Бечей представительница Общества попечения о нуждах воспитанниц, окончивших Харьковский институт:

«Ты не можешь себе представить, в какой нужде живет наша молодежь. Все время приходится спасать от голода и холода, так как одинокие не могут найти средств, чтобы жить как-нибудь, и поэтому им необходима наша помощь. Добыть же средства теперь страшно трудно. И потому я чувствую себя не вправе давать туда, где люди еще могут существовать. Ты читала, что образовалось Общество помощи молодежи, в правление которого вошли представители всех существующих обществ. Собираемся мы еженедельно, и ужас берет, когда слушаешь, как живет наша молодежь. Лотерея дала чистого около 7000, но это ничто в сравнении с тем, что мне нужно. Всем помочь невозможно, поэтому мы избрали себе разные специальности. Некоторые кормят студентов, другие заведуют общежитиями и заботятся об одежде. Я продолжаю заботиться о бывших воспитанницах Харьковского института, помогаю им находить места, стараюсь поставить всех на ноги и не жалею средств для этого. Всех вновь поступающих в высшие школы надо поддержать материально. Некоторые совсем раздеты. Нет пальто и белья. Конечно, деньги моментально уходят, и я должна изобретать что-нибудь другое».

К сожалению, очень трудно проследить, как устраивается молодежь по окончании учебных заведений и какова их судьба на чужбине. Те, кто пользуется помощью разных обществ и организаций и находятся, так сказать, на глазах, уходят с поля зрения, как только прекращается опека над ними. Поставить на ноги хоть как-нибудь и помочь зацепиться за соломинку - это самое главное, но, к сожалению, Державная комиссия по делам русских беженцев очень мало об этом заботится. Она ограничивается распределением ссуды студентам, и только. Во всех прочих отношениях она уступает свою инициативу частным организациям.

И вот мы видим, как бьется русская беженская молодежь, чтобы завоевать себе место в жизни. Я слежу за своими бывшими ученицами. Их было у меня очень много. Конечно, музыка проходилась в институте между прочим, но все-таки известный процент барышень по окончании института продолжает заниматься музыкой. Просто для памяти я назову этих воспитанниц, составляющих мою гордость и высокое моральное удовлетворение. Ведь я пробыл учителем музыки в институте всего 7 лет, а дал целую группу русских девиц, полюбивших и занимающихся музыкой.

Л. Супранович окончила Белградскую державную муз. школу. М. Бразоль по окончании института прошла с кн. Н. Трубецким программу муз. школы и продолжает совершенствоваться у него же. Имеет уроки музыки. В. Поздеева продолжает учиться в Белградской держ. муз. школе. Н. Майкровская имеет уроки музыки и учится в Белградской частной муз. школе Станковича. В. Юхкам дает уроки музыки и продолжает учиться музыке в школе Станковича. О. Вейнштейн поступила в консерваторию. Мои бывшие ученицы Т. Мелиоранская и К. Флегин-ская учатся музыке в Белградской держ. муз. школе. Е. Свинкина берет уроки пения и музыки в Брюссельской консерватории. Л. Рябинина ежегодно сдает экзамены в Брюссельской консерватории. Еще мои лучшие ученицы Л. Свинкина, Н. Кошевая и В. Манернова продолжают учиться музыке в Донском институте и, конечно, никогда не бросят музыку. Еще были у меня отличные ученицы в институте В. Лазарева и Т. Ляшко, уже хорошо играющие, но о них я сведений не имею.

Как ни говорить, этот маленький отчет дает мне право гордиться своими ученицами и утверждать, что я дал русской эмиграции немало пианисток, которые уже теперь понемногу зарабатывают кусок хлеба уроками музыки. И они это ценят. Вот что пишет мне Л. Рябинина после экзамена в Брюссельской консерватории: «Не помню, писала ли я Вам, что все меня спрашивали, кто был мой первый учитель, и Вам были произнесены похвалы. Действительно, дорогой Дмитрий Васильевич, я должна сказать, что Вам я обязана всем в моей музыке».

* * *

9 октября 1934 года, в 8 часов вечера, ко мне в окошко с улицы постучал М. П. Лагофет, и одновременно вошла в комнату моя хозяйка с детьми, прося меня взять к себе детей и присмотреть за ними, пока она не придет. Я почувствовал, что что-то случилось очень серьезное. Хозяйка исчезла - ушла к мужу в общину. Ее вызвал в общину муж.

Вошедший ко мне в комнату М. П. Лагофет не здороваясь шептал мне на ухо, что он пришел по важному делу, и едва слышно прошептал, что он узнал сейчас от Я. П. Кобуа, что в Марселе убит наш краль Александр. Я хотел задержать Михаила Павловича, но он торопился идти послушать радио. Минут десять спустя пришла моя хозяйка и по секрету от детей сказала, что убит в Марселе краль Александр.

Почти одновременно ко мне в комнату вошел сосед чиновника Контрольной палаты и, совершенно растерянный, принял участие в нашем разговоре. Впечатление тяжелое.

Когда я остался один...

На этом месте обрывается нить жизни прекрасного, честного человека. 30 октября я, брат Дмитрия, живущий в Белграде, получил от Родзянко телеграмму, что брат болеет и четвертый день лежит с высокой температурой. Я с женой в тот же день выехал в Н. Бечей и застал брата уже тяжело больным <.>

Мы наладили уход и лечение и поехали обратно, условившись, что нас известят о ходе дел. <.>

20 ноября вечером его отвезли в Белград, где я перевел его в очень тяжелом состоянии в санаторий. <.>

Очень медленно, но больной начал поправляться и к 20 декабря настолько оправился, что переехал ко мне, где начал отлично есть. но кашель не проходил, а температура иногда сильно повышалась.

Эти две недели передышки мы дружески провели с братом. Много вспоминали длинную, в прошлом интересную, прекрасную и счастливую жизнь и с горечью и отвращением говорили о беженской жизни. Оба мы совершенно безнадежно смотрели в будущее и много говорили о смерти и о том, что зажились на этом свете. <.>

Я очень любил брата. Он умер на моих руках. <.>

Я думаю, что рак сделал свое дело. Это наша родовая болезнь, наследованная от рода М. И. Глинки. Наша бабушка - двоюродная сестра Глинки (композитора). И все женщины в нашей семье, а также второй мой брат умерли от рака. <.>

Брат был мягок, добр, любвеобилен. Он был глубокий семьянин, несмотря на то что овдовел в молодости и остался вдовцом. Он любил свою дочь, родных... Политически мы были <���нрзб.> старой России, монархисты и презирали революцию, большевиков и керенщину. <...>

Мы с братом никогда не говорили о религии. Я никогда его не спрашивал о его религиозном мировоззрении. И вот, когда приближалась смерть, он ее прекрасно сознавал. Однажды он был тревожен. Я спросил: «Что тебя беспокоит?» Он вопросительно посмотрел и ответил: «Как что! Смерть».