Владимир Фромер - Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века

Довольно быстро выяснилось, что «у семи нянек дитя без глазу». Дитя в данном случае истина. Вся группа дружно тащила воз расследования в противоположную от истины сторону. Один только Танненбаум упрямо тянул его в правильном направлении. Вот и получилось, что из-за своей профессиональной добросовестности стал он той самой паршивой овцой.

Через месяц после ареста Розенблата Иехуда Танненбаум передал своему начальнику капитану Райсу хорошо аргументированный доклад. Смысл его сводился к тому, что ни Ставский, ни Розенблат не убивали Арлозорова. Они — жертвы политических махинаций, направленных на дискредитацию ревизионистского движения.

Особое внимание уделил он показаниям г-жи Арлозоровой, разбивая их пункт за пунктом и доказывая, что они не заслуживают доверия.

Например, сразу после трагедии она утверждала, что тот, низенький, который стрелял, держал револьвер в правой руке. Протокол же вскрытия свидетельствует о том, что пуля вошла с правой стороны, на линии соска, но сантиметров на пять ниже ребер, пересекла брюшную полость наискосок, перебив одну из артерий и вызвав внутреннее кровоизлияние, которое и стало причиной смерти. Характер ранения не оставлял никаких сомнений в том, что стрелявший был левша. Узнав об этом, г-жа Арлозорова, ничуть не смутившись, внесла коррективы в свои показания.

Семь человек в пансионе «Кате Дан» слышали непосредственно от г-жи Арлозоровой, что ее мужа убили арабы. Она так и не объяснила, с чего это вдруг в ее показаниях арабы превратились в евреев.

Что же касается опознания Цви Розенблата, то это и вовсе издевательство над здравым смыслом. Г-жа Арлозорова утверждала, например, что в момент убийства на нем был серый костюм в неровную полоску. Ну никак не могла она разглядеть в темноте никаких полосок.

И еще много чего удивительного поведал Танненбаум в своем докладе.

Он, например, рассказал о том, что самую серьезную фальсификацию улик осуществила полиция. Араб, филер, сделавший гипсовые отпечатки следов на месте преступления, определил, что они не принадлежат ни Ставскому, ни Розенблату. Тогда полицейские изготовили новые отпечатки, взятые с тех следов Ставского, которые он оставил на песке в тюремном дворе. А филеру приказали засвидетельствовать, что они взяты в том месте, где был убит Арлозоров.

И так далее и тому подобное на двадцати страницах убористого текста. Каждый приводимый Тенненбаумом факт был детально обоснован. Любой суд, ознакомившись с этим докладом, не посмел бы осудить ни Ставского, ни Розенблата. Дело, однако, в том, что судьи даже не подозревали о его существовании.

17 августа доклад лег на стол Райса, а через два дня он вызвал Танненбаума в свой кабинет для личной беседы.

Гарри Патрик Райс сидел за письменным столом в широком старомодном кресле, доставленном сюда из его квартиры. Его не смущало, что он, худощавый и низкорослый, выглядел в нем не очень внушительно. Комплекса неполноценности у него не было.

Райс кивнул вошедшему в кабинет Танненбауму и раскрыл папку с его докладом. Перелистал несколько страниц, сделал карандашом какие-то пометки. Он не смотрел на своего подчиненного, сидевшего в неудобной позе на самом кончике стула.

В сгустившейся тишине было что-то зловещее. По спине Танненбаума потекли струйки пота. Он облизал пересохшие губы. Райс поднял голову и улыбнулся равнодушной улыбкой. Его глаза ничего не выражали.

— Чертова жара даже здесь достает. Не хотите ли холодной воды, Танненбаум?

— Нет, сэр, спасибо.

— Тогда перейдем к делу. Я внимательно прочитал ваш доклад. Он составлен на хорошем профессиональном уровне. Вы свою работу знаете, этого нельзя отрицать. Вам ведь нравится ваша работа?

— Да, конечно, сэр.

— Я так и думал.

Райс помолчал, задумчиво разглядывая карандаш, который все еще держал в руке.

— Значит, вы, Танненбаум, считаете, что все ваши коллеги ошибаются, и только вы правы?

— Я не оцениваю работы моих коллег, а лишь делаю выводы, основанные на беспристрастном анализе фактов.

Танненбаум поудобнее устроился на стуле и несколько раз глубоко вздохнул. Он не был храбрым человеком, но, сталкиваясь с несправедливостью, мог повести себя достаточно твердо.

— Странный народ вы, евреи, — задумчиво произнес Райс. — Все-то у вас одни крайности. Вы либо монстры, питаемые злобой и алчностью, либо какие-то ангелы без крыльев. Середины у вас почти не бывает. Я лично против евреев ничего не имею. В молодости, когда я растратил не принадлежащие мне деньги, меня спас от тюрьмы и позора Ричард Сэмюэль, друг отца, чистокровный еврей. И все же ваше еврейское высокомерие невыносимо. Вот вдолбили вы себе в ваши еврейские головы, что у вас какая-то особая миссия, что вы лучше других. А чем вы лучше?

— Ничем. Мы просто народ религиозного призвания, и судить о нас нужно не по нашим лавочникам и ростовщикам, а по нашим пророкам и апостолам.

Танненбаум обрел уверенность в себе, и голос его звучал твердо.

Райс внимательно посмотрел на него, встал и прошелся по кабинету.

— Когда вы составляли свой доклад, вы действовали из благородных побуждений? — спросил он внезапно.

— Думаю, что да, сэр.

— Вы, вероятно, считаете, что это было вашим долгом?

— Да, сэр.

— Тогда вы глупец. Всякий раз, когда человек совершает глупость, он ссылается на благородные побуждения и оправдывает себя тем, что выполнял свой долг. Запомните, Танненбаум, только глупец высказывает свое мнение, когда его не спрашивают. Это его основной признак. Вы меня поняли?

Танненбаум почувствовал, что щеки у него пылают. Он сжал кулаки, чтобы унять дрожь в руках.

— Я понял вас, сэр, — произнес он, не узнавая своего голоса.

Райс повернулся к стене и стал рассматривать висящую на ней картину.

— Это довольно сносная копия картины Артура Девиса «Смерть Нельсона, 21 октября 1805 года», — вновь заговорил он. — Вы, Таненнбаум, знаете, кто такой адмирал Нельсон?

— Разумеется, знаю, сэр.

— В детстве Нельсон был моим любимым героем. Я им бредил. Эту картину мне подарила на день рождения мать, и я всегда вожу ее с собой. Нельсон был смертельно ранен, когда морское сражение при Трафальгаре находилось в самом разгаре. Снайпер, сидевший на матче французского корабля «Редутабль», поразил адмирала, когда тот отдавал распоряжения, стоя на капитанском мостике. Пуля, летевшая сверху, пробила эполет, прошла сквозь легкое и позвоночник и застряла в мускулах спины. Адмирал прожил еще несколько часов и умер, но только после того, как ему доложили о победе.

Райс сделал паузу и бросил:

— Подойдите сюда, Танненбаум.

Инспектор встал и подошел на ватных ногах.

Райс положил ему руку на плечо и продолжил: