Виктория Лепко - Вне игры

«Как во дворце», — шепчу я, открыв рот. Отдельная ванная и туалет, кухня и терраса длиной шестнадцать метров с выходом в сад. В общем, свой отдельный мир, соприкасающийся с внешним миром только тремя окнами, выходящими на улицу. Но на окнах ставни, и трамвай почти не слышен. Зато по утрам слышен зычный крик продавцов простокваши: «Мацон! Мацони-ии!»

Сразу по приезде с вокзала тётка суёт мне градусник под мышку. Очевидно, от пережитых потрясений у меня температура 37°. Тётя Лиля торжествует победу.

— Владимир! Я так и знала! Бедная девочка больна!! — кричит она отцу. Папа хочет что-то возразить, но тётя не терпит возражений. Меня сытно кормят и укладывают в постель. Гастроли Театра Сатиры продолжаются месяц. И этот месяц тётя посвящает моему здоровью. Меня кормят по четыре раза в день, дают пить пиво и иногда красное вино. Днём меня закрывают на ключ в кабинете у дяди с требованием лечь спать. Я пытаюсь сопротивляться, плачу, стучу в дверь кулаками. Но тётя непреклонна, и я в слезах падаю на кровать и засыпаю.

Ну, наконец-то всё позади, мы с папой возвращаемся в Москву. Я вижу из окна вагона, как по перрону бежит моя маленькая изящная мама. Как я соскучилась без неё! Пробившись сквозь толпу артистов, я выскакиваю из вагона и бегу к ней навстречу. Удивительно, но на её лице я читаю выражение ужаса.

— Владимир! — кричит исступлённо мама, прижимая меня к себе. — Вы что там с Лилей, с ума сошли? Что вы сделали с ребёнком?! Посмотри на неё, нет, это чудовищно! Ей теперь не видать балета, как своих ушей!

Я реву, папа смущённо молчит. Но у мамы характер не менее сильный, чем у тёти Лили. Если она приняла решение, её не остановить.

И вот бедную девочку ведут на экзамен. На муку, на посмешище. «Да, да, — качают головами в приёмной комиссии, выслушивая мамины объяснения. — Мы видим, девочка танцевальная, хороший прыжок, выразительные руки… но поймите, ей надо похудеть килограмм на пять, не меньше. Так что при всём уважении к вам… простите». И мы уходим домой. Я опять горько плачу. Здесь, казалось бы, можно было поставить точку. Но не для моей мамы. Через несколько дней она ведёт меня на просмотр к своему бывшему педагогу, Марии Алексеевне Кожуховой. В маленькой гримёрной сидит в кресле сухонькая пожилая дама с папиросой в зубах. Я опять раздеваюсь и под горестные причитания мамы показываю все свои ноги, руки, выворотность, прыжок и т. д. Мария Алексеевна смотрит на меня лукавыми глазами, сквозь дым, и, повернувшись к маме, говорит:

— Антошка, чего же ты хочешь? Посмотри, у неё жопа больше, чем твоя.

Я плачу навзрыд, и огромный комплекс неполноценности впечатывается в моё подсознание навсегда. Я толстая!!! Униженную, опухшую от слёз девочку встречает дома виновато улыбающийся отец. Я прижимаюсь к нему, ища спасения, а он, целуя меня в макушку, приговаривает:

— Не плачь, глупышка, ну не будешь ты танцевать в Большом. В жизни надо уметь довольствоваться малым…

Спустя десять лет меня принимают в труппу Малого театра.

Однажды мама приходит домой с сияющей улыбкой на лице.

— Знаешь, — говорит она мне, не скрывая своей радости, — у нас при театре организовали училище. Это будет экстернат. После четырёхгодичного обучения можно будет поступить в восьмой класс хореографии при Большом или пойти в ансамбль.

— Нет! — кричу я. — Никогда! Ни за что! Хватит с меня балета!

Ужас от того, что меня опять разденут при всех и будут поднимать и выкручивать ноги, смотреть взглядом оценщика на мою внешность, обсуждать вслух мои недостатки, как будто покупают лошадь, а потом ещё и поставят клеймо, привёл меня в такое неистовство, что мама испугалась.

— Витюля, — говорила она, ласково гладя меня по голове, — там ведь будут такие же девочки, как ты. Им всем уже по двенадцать лет.

— Но я же самая толстая! — кричала я со слезами на глазах.

— Какая глупость! Ты уже давно похудела, и теперь у тебя прекрасные формы.

Мама не знала, что такое комплекс неполноценности. Она им никогда не страдала.

— Нет! — твёрдо ответила я.

Она посмотрела на меня с недоумением и добавила:

— Ты ведь хочешь быть драматической актрисой, а умение двигаться на сцене тебе очень пригодится.

Я сдалась. Четыре года я бегала после школы к маме в театр на занятия балетом. Я училась хорошо, меня хвалили, мне советовали продолжать. Но все четыре года я смотрела в зеркало, стоя у станка, и мне всегда казалось, что я самая толстая из всех девочек. И все-таки я очень благодарна маме за то, что ей удалось меня уговорить. Как мне помогал балет! И в училище, и в театре, и, конечно, в «Кабачке». Вдохновлённая балетом, я смогла понять и оценить важность жеста, движения на сцене. Я почувствовала, что жест может быть порой более выразительным, чем слово. Танец помог мне вновь поверить в себя. Мы и сейчас дома часто танцуем. И какое же это счастье — видеть маму, которая в девяносто пять лет радостно танцует со своими правнуками!

Помню эпизод, произошедший в самый разгар «Кабачка», когда уже вся страна считала нас своими героями. На телевидение приходили горы писем от наших поклонников. Нам просто их давали мешками. Причём писали все: и дети, и старики, и мужчины, и женщины, и, конечно, солдаты. Помню, у меня этих писем от солдат и моряков было столько, что их все невозможно было принести в дом и даже невозможно было все прочесть. Как-то Георгий Васильевич Зелинский во время репетиции стал мне делать какое-то замечание.

— Вы поосторожней со мной, — сказала я, сделав строгое лицо. — А то я сейчас всю армию подниму.

Конечно, это было удивительное время. И это отношение людей к нам, как к своим близким, было удивительно.

Так вот, в это самое время ко мне как-то подошёл наш замечательный балетмейстер Петр Львович Гродницкий и говорит:

— Вика, я поражаюсь, почему они в Малом театре не поставят на тебя мюзикл? Ты ведь потрясающе двигаешься. Это был бы такой успех! Народ бы валом повалил!

Милый, чудный Пётр Львович, никогда я не думала, что он, будучи уже таким мастером, столько лет проработавшим и в театрах, и в цирке, остался таким наивным.

— Что вы, мой дорогой, — ответила я, — это ведь никому не интересно!

Он в возмущении пожал плечами.

Но всё-таки мне разок повезло. В спектакле «Плутни Скапена», в постановке Евгения Яковлевича Весника, я вышла на сцену Малого театра в танце. Я играла роль Зербинетты, девушки, украденной цыганами. И вот под божественную музыку Алексея Рыбникова я танцевала.

Выносил меня на сцену на руках Роман Филиппов. Совершенно уникальный артист и по своим актёрским и физическим данным. Он был огромного роста, при том что лицо у него почти всегда имело открытое детское выражение, а на голове были каштановые кудри. Голос у него был такой мощности и тембра, как гудок парохода. Играл он в «Плутнях Скапена» слугу, а Скапена играл Валерий Носик. Маленький, курносый, смешной. Это была замечательная пара. Так вот, когда Роман за кулисами брал меня на руки, он всегда подставлял мне ладонь, чтобы я на неё села. Я смотрела на его руку, как заворожённая, мне казалось, что она сделана из папье-маше. Ну не могла быть такая большая, такая пухлая рука настоящей! И каждый раз, когда я усаживалась на его ладонь, он поднимал меня, как пушинку, со словами: «Господи! Какая же у тебя попочка маленькая!» Я и впрямь в его объятиях казалась себе Дюймовочкой. Короче, танцевала я цыганский танец, но не в обычном его виде, а несколько стилизованный. Главной похвалой мне было признание мамы. А на фотографиях в этой роли, мне кажется, я очень похожа на маму, когда она тоже танцевала цыганку. Кстати, пока писала, вдруг вспомнила, что свою первую роль я сыграла в Малом театре в спектакле «Бабьи сплетни» по пьесе Карло Гольдони в постановке М. Н. Гладкова. И там я играла главную роль Кеккины, а танцы к спектаклю ставил мой дорогой Владимир Павлович Бурмейстер. Он и раньше работал в Малом театре, ставил танцы к спектаклю «Порт-Артур», в котором роль шпионки-японки исполняла, естественно в танце, моя мама. Потом он ставил танцы в спектакле «Горе от ума», где я играла одну из княжон.