Элен Берр - Дневник

В два часа — Делатр. Аудитория набита битком.

Мы должны были идти на концерт в Мадлен [180] Церковь святой Марии Магдалины в Париже. . Но в последнюю минуту папа раздумал. Все же в два двадцать пять я встретила на вокзале его. Мы долго гуляли и пришли домой. Послушали Концерт ре мажор. Был Жоб, пили чай в малой гостиной, потом пошли в кабинет.

Утром — на улице Воклен.

Жоб и Анник Бутвиль.

Библиотека.

В три часа — мадам Журдан, урок продлился полтора часа. Разобрали Первую сонату Баха и одну часть Тринадцатого квартета.

Утром — ул. Бьенфезанс.

Вторая половина дня — в Сен-Клу. Мне страшно не терпелось туда поехать. В час позвонил он и сказал, что поезд отправляется раньше. Когда месье Леви мне это передал, я засмеялась.

Были Николь, Дениза, Молинье, Савари, Жак Бесс и Макс Гаэтти (два композитора).

Он уезжает в понедельник. Сказал это при всех, и у меня заныло сердце.

Сходила в Сорбонну попусту. Лекции Казамиана не было. В три часа встретила на вокзале Ж. М. Ходили к его портному. Сели в метро на «Сент-Огюстен» уже после четырех.

Это был наш предпоследний раз.

Он принес Пятый квартет.

Согласился прийти в субботу на обед.

Сбегала на ул. Бюзанваль. Потом купила у Галиньяни книгу для Ж.

Была на улице Тур. Они там разучивают трио Равеля.

Последний день.

Утро пронеслось как один миг, я ходила на Тегеранскую улицу поговорить с месье Кацем по поводу Сесиль Леман и занесла ему пакет. Вернулась домой и села писать письмо, которое отдам сегодня Жану. Сама не верила в то, что пишу, потому что знала, что он скоро будет тут. В полдень еще не переоделась.

Все остальное было похоже на дурной сон. Родители устроили прекрасный обед. Потом мы пошли слушать пластинки. Он ненадолго отлучался на улицу Монтессюи, неправильно посмотрел время. Оказалось, что уже не без четверти три, как я думала, а четыре часа, у нас украли целый час. Все резко кончилось, когда к нам в комнату вломились Жан-Поль и Николь, которых впустила Луиза, — я ведь пригласила гостей: Пино, Франсуазу, Дижонов, Жана Рожеса, Жоба, — все дальнейшее было «после» конца. Я была так reckless [181] Безрассудна (англ). (комендантский час!), что пошла проводить его до метро. Когда вернулась, гости еще не разошлись. Поэтому было некогда думать.

Утром — на ул. Воклен.

Жоб и Брейнар.

Библиотека.

Видела Савари.

Франсуаза де Брюнофф.

Pot black Tuesday [182] Черный-пречерный вторник (англ.). , весь вечер просидела дома, мрачно корпела над Дж. М. Марри [183] Джон Миддлтон Марри (1889–1957) — английский писатель и литературный критик, автор известных работ о Китсе и Шекспире. .

Письмо от Жана. Он уехал только сегодня утром. Еще мог бы зайти ко мне в понедельник.

Когда я пришла из УЖИФ, меня ждал чудесный букет гвоздик от него. Его прислали из нашей цветочной лавки на улице Сент-Огюстен. Сияло солнце. Меня захлестнула радость, а вчерашний день показался страшным сном.

Ходила записываться в Сорбонну.

Заглянула к Николь.

У нас обедал Симон. Просидел до половины шестого; когда я вернулась от мадам Журдан, он еще был тут.

Вернулась от Надин Д. [184] Надин Детуш — ученица знаменитой пианистки и музыкального педагога Нади Буланже, преподавала игру на фортепиано. и нашла открытку от Жана, он написал ее в среду в поезде.

Во второй половине дня в библиотеке Сорбонны переписывала статью для Жака. Вернулась домой одна, немного поработала.

Я перестала вести этот дневник десять месяцев тому назад, а сегодня вечером вынула его из ящика стола и отдала маме, чтобы она спрятала в надежном месте. Мне опять велели не оставаться дома в конце недели.

Прошел почти год, а все продолжается: Дранси, депортации, страдания. За это время много чего произошло: Дениза вышла замуж; Жан уехал в Испанию, и я его больше не видела; все мои подруги по работе арестованы, а я сама спаслась по невероятной случайности — в тот день меня там не было; Николь обручилась с Жан-Полем; приехала Одиль; уже целый год! Есть все основания надеяться на перемены к лучшему. Но мне слишком тяжело, я не могу забыть о человеческих страданиях. Что изменится, когда я снова примусь за дневник?

Снова начинаю вести дневник, после перерыва в год. Зачем?

Сегодня на обратном пути от Жоржа и Робера меня вдруг пронзила мысль: я должна описывать происходящее. За один только этот путь с улицы Маргерит — сколько разных сцен, происшествий, образов, размышлений. Хватило бы на целую книгу. И вдруг поняла, до чего же банальной была бы эта книга, то есть я хочу сказать: что еще есть в книге, помимо описания реальности? Чтобы написать настоящую книгу, людям не хватает способности наблюдать и обобщать. Иначе писать книги мог бы каждый; сегодня вечером я нашла — потому что искала — строчки из начала «Гипериона» Китса:

И все же есть тысяча вещей, которые мешают мне писать, они держат меня прямо сейчас и не отпустят ни завтра, ни потом.

Прежде всего это лень, которую нелегко преодолеть. Писать, причем так, как я бы хотела, то есть предельно откровенно и совсем не думая о том, что это будут читать другие, чтобы не было притворства и фальши, — описывать все, что творится вокруг, все трагические события, которые мы переживаем, передавая их суть во всей полноте и наготе и не искажая ее словами, — очень и очень сложная, требующая неустанных усилий задача.

Кроме того, мне противна сама позиция «пишущего» — возможно, я неправа, но, по-моему, «письмо» неизбежно ведет к своего рода раздвоению личности, исключает непосредственность и искренность (хотя, может, это только предрассудки).

Ну и тщеславие. Вот уж чего я совсем не хочу. Сама мысль о том, чтобы писать для других, ради их похвалы, внушает мне отвращение.

Возможно, примешивается чувство того, что «другие» все равно не поймут тебя до конца, а только испачкают, изуродуют, что ты по собственной воле унижаешься, превращаешься в какой-то товар.