Евгений Шумигорский - Екатерина Ивановна Нелидова (1758–1839). Очерк из истории императора Павла I

Слушая все эти речи и читая их в глазах окружающих, Нелидова должна была желать удалиться от двора, хотя бы для того только, чтобы доказать всю их неосновательность.

В действительности, друзья Павла сами не знали, чего хотели. Для них, как мы имели случай уже заметить, истинный характер его отношений к Нелидовой не был тайной, и Плещеев, например, лучше, чем кто либо, знал внутреннюю борьбу, происходившую в глубине души цесаревича, и вместе с другими скорбел о его необдуманных поступках, бывших последствиями его впечатлительного и раздражительного нрава. Но нельзя не видеть, что действия Плещеева нисколько не могли улучшить положения Павла. Ему он твердил о необходимости смирения и самообладания, Нелидовой писал, что великий князь нуждается в душевном спокойствии, а между тем старался удалить от него единственное существо, которое могло иметь власть над умом и темпераментом великого князя, и чистота намерений которого, по собственному сознанию Плещеева, была вне всяких подозрений. Равновесие в душевном складе Павла Петровича уже давно было нарушено, его темперамент все чаще и чаще заставлял молчать его ум и сердце; сама Мария Феодоровна давным-давно устраивала дружеские заговоры против своего супруга, чтобы предотвратить печальные последствия его раздражительного и пылкого нрава. Но и прежде эти заговоры требовали участия Нелидовой, уже тогда стала ясной слабость влияния на Павла его супруги: восприимчивая, подвижная природа великого князя, податливого на чужие внушения, не терпела, однако, над собой ничьего прочного продолжительного господства, и внезапные переходы, иногда по самым ничтожным поводам, от гнева к милости, от крайней доверчивости к самой мелочной подозрительности, замечались у него даже в детские его годы. Павел Петрович всегда находился под чьим-либо влиянием, но этим влиянием определялся не образ его мыслей, а характер его действий которым легко было управлять. Поэтому доверие и предпочтение, оказываемое Павлом умной, честной и просвещенной Нелидовой, должно было бы только радовать его друзей: при нервном отношении Павла Петровича к революционному духу времени, при нравственной лихорадке, им переживаемой, Нелидова, пользуясь дружным содействием всех лиц, окружавших цесаревича, бесспорно уже тогда была бы и другом Марии Феодоровны, каким она сделалась несколько лет спустя; при этом условии не возникло бы и тех толков, которые ходили по поводу Нелидовой. Но характер цесаревича еще не проявлялся в это время во всей его резкости, Нелидова была девушкой, и самые искренние друзья великокняжеской четы в возвышении Нелидовой видели унижение Марии Феодоровны и своими якобы примирительными действиями сами обостряли отношения между царственными супругами [50] Шумигорский, I, 363–265. . Замечательно, что в обществе, при всех неблагоприятных для Нелидовой толках, умели все-таки оценить смысл ее влияния. «Великая княгиня, — рассказывает Болотов, — не однажды не только говорила, но и просили еще сию госпожу, чтобы она связь сию разрушила, но что она будто всегда ей ответствовала, что она может, конечно, сие сделать и уговорить цесаревича сие оставить, но опасается и боится, чтобы тогда для самой великой княгини не было хуже, и что сие единое и почтение ее к ней ее от того удерживает» [51] Болотов. Памятник протекших времен, 67–86. .

В начале 1792 года произошли, однако, события, которые вынудили Нелидову, помимо великого князя, обратиться к императрице непосредственно с просьбой об увольнении: великий князь поссорился с государыней, жестоко оскорбил Марию Феодоровну, говоря, что она готовит ему участь Петра III, и вслед затем уехал в Гатчину, где находилась Нелидова. Ее влиянию и приписали все эти выходки великого князя. Вся эта история нашла себе место в петербургской корреспонденции парижской газеты «Moniteur Universelle» от 24-го апреля нового стиля 1792 года, причем передавались в извращенном виде и слухи об отношениях Нелидовой к Павлу. Это и было, кажется, последней каплей, переполнившей чашу ее терпения, 25-го июня, через две недели после рождения великой княжны Ольги Павловны, Нелидова подала императрице свою просьбу об увольнении от придворной должности и о дозволении жить в Смольном монастыре, прибавляя с ударением, что она возвратится туда с сердцем столь же чистым, с каким она его оставила [52] Дневник Храповицкого, 269. . Великий князь, узнав об этом, крайне огорчился и настоял на том, чтобы просьба Нелидовой взята была ею обратно. Мария Феодоровна и на этот раз не оценила поступка своей фрейлины, утверждая, что ее просьба была лишь одною «комедией», что Нелидова желала только «сделаться более интересною и заставить себя удерживать» [53] Письмо ее к Плещееву без даты. . С другой стороны Куракин писал великому князю: «Новость, которую вы изволили сообщить мне, мой дорогой повелитель, озадачила меня. Возможно ли, чтобы наша приятельница, после стольких опытов вашей дружбы и вашей доверенности, дозволила себе возыметь намерение вас покинуть? И как могла она при этом решиться на представление письма императрице, без вашего ведома? Мне знакомы ее ум и чувствительность, а чем более я думаю, тем понятнее для меня причины, столь внезапно побудившие ее к тому. Во всяком случае я рад, что дело не состоялось, и что вы не испытали неудовольствия лишиться общества, к которому вы привыкли. Чувствую, что вам тяжело было бы устраивать свой образ жизни на новый лад, и вполне представляю себе, как в первые минуты этот неожиданный поступок должен был огорчительно подействовать на вас» [54] Князь Лобанов-Ростовский: «В. И. Нелидова», «Русский Арх.», 1873, 2164–2165. .

«Я читала ваше последнее письмо к вашему другу (Павлу), — отвечала ему сама Нелидова, — и видела, как вы удивлены поступком, в котором нет ничего не совместного с тою привязанностью и глубокой благодарностью, которые я питаю к вашему другу, и которых ни разлука, ни время не могут ослабить… Я вас прошу, однако, принять в соображение, что согласно с моим постоянным образом мыслей и моим постоянным желанием окончить свои дни в том мирном убежище, где я получила воспитание, — я не могла найти более удобного момента, чтобы привести свой план в исполнение, как тот, в котором я вижу единственного человека, привязывающего меня к моему месту, в спокойном состоянии, после того, как он, так сказать, принудил других признать, что он думал только о их счастии и спокойствии, так что они не могут уже заподозрить его мотивов или сомневаться в его принципах. Впрочем, мой дорогой князь, присутствие такой мало полезной подруги, как я, важно ни для кого. Я слишком хорошо себя знаю, чтобы не чувствовать, как мало я значу во всех отношениях. Мои друзья могут придавать мне некоторую цену лишь вследствие искренности моих чувств к ним» [55] «Correspondence» etc., 167–168. .