Евгений Войскунский - Полвека любви

Среди сотрудников комитета было немало бывших работников ЦК ВЛКСМ. А куда было еще идти выстаревшимся комсомольским начальникам, они ведь ничего больше не умели — только руководить идеологией. Не знаю, кто нацелил этих надзирателей на фантастику. Есть основания полагать, что целеуказание дали некоторые старые писатели-фантасты (прежде всего Александр Казанцев), недовольные тем, что читательский интерес переместился с их книг на книги новых авторов, шестидесятников. Они, монопольно владеющие принципом партийности литературы, сигнализировали: фантастика пошла куда-то не туда. Вместо того чтобы описывать светлое коммунистическое будущее, новые авторы пишут какие-то антиутопии, в которых хищные вещи искажают мораль… бюрократия занята лишь собой, забыв о народных нуждах… Действие происходит в вымышленных странах, но ведь — аллюзии… Это словцо стало наполняться угрожающим смыслом. Госкомиздатские надзиратели навострили уши.

Той же осенью был у меня откровенный разговор с Ниной Матвеевной Берковой, детгизовским редактором. Она подтвердила, что комитет запретил периферии издавать фантастику, но не потому, что на жанр наложен запрет, а потому, что много навыпускали халтуры.

Да, это так, халтуры под рубрикой фантастики навыпускали много. Но что, если где-нибудь в Омске или Липецке родится гениальный фантастический роман? Почему он должен повиснуть на колючей проволоке, преграждающей путь халтуре? И кстати, в Москве преспокойно издают фантастику, в которой с идеологией все в порядке, но вот беда — нет литературы.

— В центральных издательствах, — продолжала Беркова, — выпуск фантастики ограничен. Но не только фантастики — литературы вообще. От редакторов потребовали строжайше соблюдать качество…

Качество! Несколько раз Нина Матвеевна произнесла это слово. Под «качеством», конечно же, подразумевают лишь одно: прокрустово ложе идеологии. Писатель обязан писать только о дозволенном и быть бодрячком, оптимистом. Никаких аллюзий! Иначе редактор просто не возьмет в руки его рукопись.

Госкомиздатские надзиратели добрались и до нас с Лукодьяновым.

В 1975-м вышел в Детгизе наш роман «Ур, сын Шама». Какое-то время спустя стали доходить до меня слухи, что у издательства возникли неприятности, связанные с этим романом: Госкомиздат РСФСР обвинил его ни больше ни меньше, как в… пропаганде сионизма.

Я был поражен, узнав об этом. Начал наводить справки. Не стану называть фамилию моего конфидента, скажу лишь, что он писатель, функционер, очень осведомленный во всех делах и веяниях. От него я узнал следующее. Некто С. С., бывший работник издательства «Молодая гвардия», а ныне (то есть в то время) редактор одного тонкого, но массового журнала, сочинил рецензию на «Ура, сына Шама» для Госкомиздата РСФСР — то ли по заказу комитета, то ли по собственной инициативе. Герою романа, писал С. С., выходцу с Ближнего Востока, приданы черты «избранного народа», он выступает учителем советской молодежи, и таким образом «просматривается сионистская пропаганда».

Можно было бы с презрением проигнорировать эту злобную чушь, если б на ее основании не возникли политические обвинения. Какие-то докладчики в идеологических ведомствах назвали нашу книгу «замаскированной попыткой протащить сионизм». В Дом детской книги позвонили и потребовали снять с витрины «Ура, сына Шама» как «вредную» книгу. Детгиз залихорадило от нападок и обвинений — я узнал об этом летом 1977 года, вернувшись из дальнего плавания. Под угрозой оказалась наша новая книга «Незаконная планета», на издание которой был заключен договор с Детгизом. «Не знаю, что делать с вашей книгой», — сказала мне расстроенная Майя Брусиловская, завредакцией научно-фантастической литературы. (Брусиловская сменила многолетнюю заведующую Калакуцкую, вышедшую на пенсию. А в редакции фантастики «Молодой гвардии» тоже произошла замена: ушел С. Жемайтис, вместо него назначили Юрия Медведева, бывшего сотрудника журнала «Техника — молодежи», и ушла Белла Григорьевна Клюева — все это было очень плохо, редакция оказалась захваченной воинственными молодчиками.)

Надо было как-то отбиваться. А как? Обращаться в суд — бессмысленно и бесполезно. Это сейчас можно подать в суд на любое государственное учреждение (да и то с почти нулевой надеждой на удовлетворение иска). А в то время, в семидесятые, сама мысль о привлечении к суду государственного комитета показалась бы смехотворной. И я решил прибегнуть к единственному способу защиты — написал письмо в ЦК КПСС. Других способов просто не было.

В письме на имя М. Зимянина, тогдашнего секретаря по идеологии, я изложил суть дела и просил оградить Детгиз и меня от злонамеренной клеветы. Я писал: «Чего добивается с таким упорством Госкомиздат РСФСР? Ведь случай с моей книгой не единичен: аналогичным нападкам подвергаются книги других писателей. Известно, что для изготовления предвзятых клеветнических рецензий Госкомиздат РСФСР привлекает рецензентов, группирующихся вокруг редакции научно-фантастической литературы издательства „Молодая гвардия“ — бойких молодых людей, которые давно уже не скрывают своего намерения, ими же сформулированного: „вытеснить из фантастики евреев“. Вот в этом, видимо, и заключается ответ на вопрос. Госкомиздат РСФСР и его рецензенты… в своем антисемитском ослеплении видят лишь одно: национальность автора и не останавливаются ни перед какой ложью для его компрометации».

В письме я не назвал фамилий председателя Госкомиздата РСФСР Свиридова, его заместителя Куценко (эта дама, из бывших комсомольских начальниц, была особенно злобной и активной гонительницей). Но и так все было ясно.

Долго не приходил ответ. Уже наступил новый, 1978-й, год, мы встретили его в Доме творчества Переделкино — нашем убежище, как я его называл. Впрочем, и в тихую переделкинскую благодать доносился гул времени.

Нам рассказали о вечере на тему «Классика и мы», состоявшемся 21 декабря в ЦДЛ. Критик Палиевский во вступительном слове заявил, что, несмотря на прискорбность отдельных человеческих судеб, 30-е годы были вершиной развития русского национального искусства и началось его возрождение постановкой оперы «Иван Сусанин». Поэт Куняев объявил Багрицкого человеконенавистником и разрушителем русской классической поэтической традиции. С историческими фактами эти господа обращались недопустимо вольно. «Прискорбность отдельных судеб» — и это о миллионах жизней, загубленных в годы жесточайших репрессий! Что же до Багрицкого, то — позвольте, а как быть с Маяковским, ведь вот кто «разрушитель классической традиции»… ах, ну да, Маяковский не был евреем, а Багрицкий был…